Стихотворения

А вот и Яна Кузнеца глава. Суровый лик, Медвежья челюсть; хмурый взор хранит навек Гранит. Се – узурпатор трона. Что за человек!

Перевод Эдуард Юрьевич Ермаков

Бог глазами твари

(Калибан о Сетебосе, или Натуральная Теология на острове) [30]

***

Разляжется на солнечном припёке, Погрузит брюхо в лужу липкой грязи, Раскинет локти, подбородок на кулак положит. И так, болтая стопами в воде прохладной И чувствуя, как по спине спешат букашки, Щекочут плечи, руки, вызывая хохот, Покуда его листья лопуха скрывают, Над головой создав подобие пещеры, Склонившись, бороду и волосы погладят; Иль упадёт к нему бутон, а в нём пчела, Иль плод – хватай, бери и хрупай – Глядит на море он: там бродит солнца луч, Другой – навстречу, паутину заплетая света (В ячейки же вдруг выскочит большая рыба), И говорит он о себе и о Другом, О том, кого маманя называла Богом, И, говоря о нём, он сердится – ха-ха, Узнал бы Тот! Ведь время летнее для гнева Приятней, безопасней, чем зима. Пока Просперо и Миранда спят, Уверены, что раб в труде усерден, Ему, всех проведя, насмешничать приятно, Расцветив речью скудный свой язык:

30

Это стихотворение Браунинга, написанное в 1864 г., является пародией на доктрину "натуральной теологии" или "естественного богословия". Сущность доктрины такова: истины христианства - существование Бога, сотворение мира, благость Бога и проч.
– каждый человек открывает самостоятельно, из жизненного опыта и здравого рассуждения. Следовательно, обществу не нужны священники, богословы, монахи и прочие представители духовного сословия. Каждый фактически сам является сам себе священником и духовником.

Странная эта доктрина возникла в среде протестантов как оружие против влияния католической церкви - если каждый сам может познать догмы религии, то церковь не нужна.

На практике отрицание духовного руководства привело к раздроблению западного христианства на тысячи сект, каждой со своим толкованием христианства, "внушённым непосредственно Богом простым верующим". Браунинг был приверженцем совсем иного варианта христианства. Для него религия - прежде всего моральное учение, и возникает оно не как итог познания и исследования, но из потребности души в утешении и спасении. Религия не "естественна", а напротив, в высшей степени искусственна, она является усилием по поддержанию атмосферы надежды, любви и нравственности в холодном и хаотическим мире. Вот как выразил такое представление о Божественном другой поэт:

…

Какой же труд, о Боже правый,

Всю жизнь воссоздавать мечтой

Твой мир, горящий звёздной славой

И первозданною красой…

(В.Ходасевич)

Браунинг представляет образчик того богословия, которое способен создать "простой человек" без сознательной веры, образования и нравственного стремления. Дикарь Калибан видит Бога как непонятную и враждебную Силу, творящую мир от скуки и безделья (так бы действовал он сам, "будь сила да воля"). Впрочем, его мысль поднимается до более абстрактного образа - Бога как неподвижного и бесстрастного совершенства. Но для поэта и такое божество неприемлемо - его Бог должен спасать, помогать, вдохновлять, должен рождаться не из страха, а из потребности в любви и гармонии.

Впрочем, надо сказать, что рассуждения дикаря вовсе не так глупы, как кажутся Браунингу. Думается, что Спаситель, существующий только в душах и только силой веры и желания, не способен преодолеть силу бессмысленного творчества стихии (если это творчество действительно бессмысленно и бесчеловечно…).

О персонажах: Браунинг использует образы драмы Шекспира "Буря". Основа сюжета: герцог Просперо свергнут с трона братом, он попадает на остров и становится магом. Миранда - его дочь, Калибан - уродливый дикарь, сын ведьмы ("мамка" его почитала некоего бога Сетебоса), Ариэль - волшебный слуга. Впрочем, у Калибана имеются более точные сведения о происхождении обитателей острова…

"Всё Сетебос [31] , да Сетебос, всё лишь о нём! Так думашь – спит он в холоде Луны, Так думашь – сделал Он её на пару с Солнцем, А звёзды – нет; у звёзд иной исток. Он тучи, метеоры, ветры сделал, всё такое, И этот остров, всяку на нём живность, И море гадкое, что сушу обложило. И думашь, от простуды всё случилось: Терпеть не смог, что не унял озноба И боли головной. Заметил нынче рыбу, Что хочет улизнуть из струй ручьёв холодных, Сокрыться в тёплых водах, соли полных, В ленивую волну себя забросив ловко – Сосулька ледяная между двух валов? Да только боль её взяла средь моря, Не для её житья поток тот создан (Зелёный, мутный и прогретый солнцем), И выскочила прочь от чуждого блаженства И в прежних водах утопила горе, Любя тепло и проклиная: тако ж Он.

31

Сетебос - главный дьявол и покровитель колдуньи Сикораксы в пьесе У. Шекспира «Буря».

Так думашь – сделал солнце Он и остров, Деревья и павлинов, гадов и зверей: И выдру гладкую, как чёрная пиявка, Сову – горящий глаз средь клока ваты, Что рыскает и жрёт; и барсука придумал – Добычу ночью ищет он, и светят Луной глаза; и муравьеда с длинным языком – Его засунет тот в дубовую кору, ища червей, Урчит, свой приз найдя, а если неудача – Ест муравьёв; и самых муравьёв, Соорудивших вал из сора и семян у входа В дыру свою – Он сделал их и прочих; Всё сделал, даже нас. С досады – как иначе? Не смог слепить Он сам второе "Я", Товарища Себе; и Сам Себя не смог. Не стал бы делать то, что раздражает, Мозолит глаз Ему и не утишит боль; Но от безделья, зависти иль скуки Такое сотворил Он, чем желал бы стать: Слабей, чем Он, хоть в чём-то и сильнее, Вещицы ценные, но, в сущности, игрушки, Забавки, шутки – вот что это всё. И потому, хоть вещи и прекрасны, Надоедят – и будут все разбиты. Смотри теперь – вот измельчил я тыкву, Добавил мёд и те зелёные стручки, Что больно щиплют кожу, словно клювы птиц – Когда же настоится пойло, быстро выпью, Всё разом – и в мозгах бегут мурашки, И тут на спину я валюсь в тимьян, на грядку, Захохочу, быть пожелаю птичкой. Положим, делать не могу что пожелаю, Но вылепить из глины птицу я способен: Так почему ж мне Калибана не слепить, Способного летать? – Ну погляди, вот крылья, Прекрасный гребешок, как у удода, А вот и жало – отгонять врагов, Вот так; и пусть начнёт он жить, Прочь улетит с холма от надоед звенящих, Кузнечиков, что нагло скачут здесь, На жилках крыльев, не боясь меня. Когда же глина хрупкая вдруг треснет, Сломает ногу мой уродец глупый – засмеюсь: И если, меня видя, зарыдает он, Попросит добрым быть, помочь его беде- Тут как придётся – отзовусь я А может, не замечу; если крик услышу, Замест одной ноги дам сразу три, А то вторую оторву и гладким как яйцо Его оставлю, показав, что просто глина. Вот удовольствие – лежать в тимьяне, Настой цедить, чтобы в мозгах шумело, Творить и рушить по желанью! Так и Он. Так думашь: ни добра, ни зла не видно в Нём, Не тих и не жесток: он просто Сила, Вождь. Сравненье сильное: вон крабы ковыляют, Спешат вернуться в море от утёсов; двадцать Пропустит Он, а двадцать первого ударит Без гнева и любви – решил Он просто так. Вон, скажем, тот, пятном пурпурным горд, С оторванной клешнёй пойдёт в ряду, А тот, побитый, червячка получит, И двух получит тот, что с красными ногами: Так развлекаюсь часто я; тако ж и Он. Потом, подозревашь, что в – общем, добр Он И милостив, насколько можем путь Его понять; Но крепче, чем Его творенья, будь уверен! О, сделал вещи Он, что лучше Самого, И позавидовал, что его твари могут больше, Чем их Творец! какое ж утешенье? Что Через Него, никак иначе, действовать должны, И подчиняться: да на что же больше годны? Сготовил дудку я из полой бузины, В такую дунешь – плачет словно сойка, Когда из крыльев вырвешь синее перо: Так подуди, и птички, что боятся соек, Слетаются на вражью муку – их ловлю: Положим, эта дудка хвастаться могла б: "Поймала птичку я, вот ловкая какая, Издать подобный крик не смог бы сам творец Своим огромным ртом – использует меня!" Ногой я раздавил её бы: так и Он. Но коли крепок, почему болеет Он? Да, вот вопрос! Его задай тому, Кто знает; кто и Сетебоса выше, Кто Его сделал, или, может быть, нашёл И победил, погнал, слугою сделал. Да, может быть покой над головой Его, Что недоступен, радости не знает, горя – Ведь это всё идёт от слабости какой – то. Попалась перепёлка – рад; а если сами Ловились бы, лишь пожелай – какая радость? А тот, Покой, захочет – всё уже готово! Захочет – звёзды сдвинет с места своего, Но мысль, заботу он не тратит на дела такие. На что глядит – изменит; вот беда для тех, Кого изменит! Зависть Сетебосу, Что многорук, как будто краб морской: Он, в страх придя от собственных деяний, Вверх взглянет – и поймёт, что не достичь Того, владеющего счастьем и покоем; Поэтому глядит Он вниз, и из презренья Игрушку – мир творит, реальности в насмешку; Равнять их – что терновник с виноградом. Безделица, пустяк, но всё – же развлеченье. Взглянул недавно Он, над книгами увидел Небрежного и гордого Просперо, острова владыку: В заботах тот листает книгу со стрелою, В ней что-то пишет – верно, важные слова; Ошкурил палку и назвал волшебной; Для мантии волшебника взял оцелота шкуру, Всю в пятнах, словно круглые глаза; Поймал он самку барса, гладкую как крот, Змею четырёхногую: он скажет – та лежит, Рычит иль, затаив дыханье, смотрит в очи, И превратил её в Миранду – мне жену; Для Ариэля – журавля с огромным клювом, Велел ходить за рыбой, в клюве приносить; Ещё поймал он неуклюжего морского зверя, Хромого и подслеповатого, ему разрезал На пальцах перепонки, обратил в раба, В пещере поселил, назвавши Калибаном: Больное сердце, служит и страдает. Играт вот так, как будто Он – Просперо, Себя Он фокусами тешит, это точно. Мамаша говорила так: Покой – творит, А Сетебос способен только переделать. Кто слабых сделал, тот Ему дал право Тех слабых мучить; захотел бы он иного, Да разве не сумел бы сделать глаз из рога, Чтоб не царапали шипы, иль череп прочный Мне сделать, иль суставы укрепить, Как гоблина доспехи? Тяжелы Его забавы! Теперь Он – лишь один, он и решает всё. Коль скажешь – ценит то, что выгодно Ему, Подумай: почему благое любишь? Оттого, Что не владеешь ты иным. Слепая тварь Того, кто рыбу принесёт под нос, возлюбит; Имей она глаза – не надо помощи, свободна В любви и злобе; так и Он глаза имеет. А также любит Сетебос трудиться, Напрячь ладони, показать своё уменье, но Не из любви к тому, что создаёт. Всего превыше в мире ценит Он такое: Дела в порядке, лето безмятежно – Желаний тогда мало, голод, боль не мучат, Одно заботит ум и волю: что ещё придумать. Тут делает Он что – нибудь: холмы насыпет, Обтёсывает белый камень тут и там, И рыбьим зубом знак луны на них скоблит, Верхушками втыкает в землю несколько дерев, А сверху Он на всё ленивца череп надевает: (Тот умер сам в лесу – кто б мог его убить?) Занятие найти – иной нет в деле пользы. Однажды вмиг развалит всё: таков уж Он. Скажи, что Он ужасен: зри примеры гнева! Надежды полугода ураган один разрушит. Меня Он презирает, это чую точно, Просперо же в фаворе – почему, кто знает? Но всё так обстоит, так понимаю я. Плетни плетёшь ты ползимы, их укрепляешь Камнями, прутьями чтобы не смели черепахи Ползти на берег яйца отложить: одна волна – Почуявши Его стопу на шее, тут пролезет Как будто змей, широкий высунет язык И слижет начисто весь труд: мне навредить! Недавно шаровую молнию я видел (там вон, Как раз где я пред тем лежал, дремал в тени): Они обычно искры брызжут – это сила! Отрой я новую пещеру – из зависти Он может Всё в камень обратить, меня заткнув там камнем. Его развлечь, остаться здесь? – Что делает Просперо? Эх, если б Он сказал, что делать! Не захочет! Забаву эку вымыслил – придумай иль умри! Никто не должен помереть – здесь всяка тварь Или летает, иль ныряет, по деревьям лазит; Он их щадит – за что? Он больше всего рад, Когда… Когда… ага, они не повторяют трюка! То повтори, что забавляло прежде – в гневе Он! Его, не понимая, можно всё же обхитрить, Уж это точно. Сам Он так и поступает: Щадит Он белку, что не знает страха, Орех украсть готова прям из пальцев, А коль поймать хочу – меня кусает сильно; И ёжика щадит, который, всё наоборот, Сжимается, как шар, напуганный до смерти, Меня увидев: вот два способа Его потешить. Но что меня всего сильнее бесит, Так это тварь, считающая, будто в жизни И завтра будет день, и послезавтра точно, Уверена до самой сердца глубины: "Со мной он поступил недавно так, С другой скотиной обошёлся по-иному, А значит, так и дальше должен". – Ай ли? Ну, ты увидишь, умник, что такое "должен"! Творит, что хочет, разве не Господь? Вот так. Считашь, что так дела и будут продолжаться И все мы будем в страхе ползать перед Ним Столь долго, как живёт Он, силу копит; новых Миров он не создаст – что мог, уже соделал, Уж этим не забавится – так мы и ждать не будем; Ну, разве удивит делами самого Покоя В один прекрасный день – иль сам Покоем станет, Как бабочка из куколки: тогда – вот мы, А вот и Он – и помощи не будет ниоткуда. Так думашь: вместе с жизнью кончится и боль. Иначе мамка мнила: будто после смерти Накажет Он врагов и наградит друзей: Пустое! Он всё зло, что мог, уже содеял, Следя, чтоб жили в непрерывной боли мы, И худшую приберегая напоследок, под конец. А между тем, вот лучший способ гнева избежать: Счастливым не казаться. Видишь, там две мухи – Одна на розовых крылах, другая на пурпурных, Сидят на фрукте сладком: Он убьёт обеих. Теперь гляди – вон чёрных два жука уныло Навоз спиной толкают, будто в нём вся жизнь: Для них он даже уберёт соринку, что мешает. Вот так, пусть и не вполне поняв его дела, Старается и страждет Калибан несчастный, Всегда, везде, первей всего завидуя Тому; Когда обычно пляшет он под ночи мраком, Днём хнычет, а смеяться – в тень уходит, И мысли не раскроет, разве что в укрытьи, Снаружи только ноет да бранится. Он меня Поймай за речью и спроси: "О чём кудахчешь?" Чтоб ублажить Его, себя я палец откушу, Иль лучшего из трёх козлят ему заклаю, Иль яблок вкусных соберу с деревьев, Иль гоблину его отдам на зуб скотину, А сам покуда разожгу огонь и песнь сложу, Спев: "Ненавистный, буду слать Тебе хвалы и прославлять Твоё величие и стать, С тобою некого сравнять; Зачем на бедняка глядишь сердито?" – Надеясь, что раз беды отступают иногда, Сведу я бородавки или язвы залечить сумею В тот чудный день, когда Покой поймает И сгонит Сетебоса, иль скорее Он От дряхлости заснёт, заснёт, а может, сдохнет.