Стихотворения

49. ЭКСПРЕСС {*}

На сумрачном вокзале по ночам торжественно и пусто, как в соборе, — но вот, вдали вздохнуло словно море, скользнула дрожь по двум стальным лучам, бегущим вдаль, сходящимся во мраке, — и щелкнули светящиеся знаки, и в черной глубине рубин мигнул, за ним — полоска янтарей, и гул влетел в вокзал, могучий гул чугунный, — из бездны бездн, из сердца ночи лунной, как бы катясь с уступа на уступ. Вздохнул и стал; раскрылись две-три двери. Вагоны удлиненные под дуб окрашены. На матовой фанере, над окнами ряд смугло-золотых французских слов — как вырезанный стих, мою тоску дразнящий тайным зовом… За тенью тень скользит по бирюзовым прозрачным занавескам. Плотно скрыв переходные шаткие площадки, чернеют пыльно кожаные складки над скрепами вагонов. Весь — порыв сосредоточенный, весь — напряженье блаженное, весь — жадность, весь — движенье, — дрожит живой, огромный паровоз, и жарко пар в железных жилах бьется, и в черноту по капле масло льется с чудовищных лоснящихся колес. И через миг колеса раскачнулись и буферов забухали щиты — и пламенисто-плавно потянулись в зияющий колодец темноты вагоны удлиненные… И вскоре забыл вокзал их звон и волшебство, и стало вновь под сводами его торжественно и пусто, как в соборе.

50. «Как часто, как часто я в поезде скором…»

Как часто, как часто я в поезде скором сидел и дивился плывущим просторам и льнул ко стеклу холодеющим лбом!.. И мимо широких рокочущих окон свивался и таял за локоном локон летучего дыма; и столб за столбом проскакивал мимо, порыв прерывая взмывающих нитей; и даль полевая блаженно вращалась в бреду голубом. И часто я видел такие закаты, что поезд, казалось, взбегает на скаты крутых огневых облаков и по ним спускается плавно, взвивается снова в багряный огонь из огня золотого, — и с поездом вместе по кручам цветным столбы пролетают в восторге заката, и черные струны взмывают крылато, и ангелом реет сиреневый дым.

ГОРНИЙ ПУТЬ {*}

Памяти моего отца

…Погиб и кормщик и пловец! Лишь я, таинственный певец, На берег выброшен грозою. Я гимны прежние пою И ризу влажную мою Сушу на солнце под скалою. Пушкин ^{*}

51. ПОЭТУ {*}

Болота вязкие бессмыслицы певучей покинь, поэт, покинь и в новый день проснись! Напев начни иной — прозрачный и могучий; словами четкими передавать учись оттенки смутные минутных впечатлений, и пусть останутся намеки, полутени в самих созвучиях, и помни — только в них, чтоб созданный тобой по смыслу ясный стих был по гармонии таинственно-тревожный, туманно-трепетный; но рифмою трехсложной, размером ломаным не злоупотребляй. Отчетливость нужна, и чистота, и сила. Несносен звон пустой, неясность утомила: я слышу новый звук, я вижу новый край…

52. «Живи. Не жалуйся, не числи…»

Живи. Не жалуйся, не числи ни лет минувших, ни планет, и стройные сольются мысли в ответ единый: смерти нет. Будь милосерден. Царств не требуй. Всем благодарно дорожи. Молись — безоблачному небу и василькам в волнистой ржи. Не презирая грез бывалых, старайся лучшие создать. У птиц, у трепетных и малых, учись, учись благословлять!

53. «Звени, мой верный стих, витай, воспоминанье…» {*}

Звени, мой верный стих, витай, воспоминанье! Неправда ль, всё — как встарь, и дом — всё так же тих — стоит меж старых лип? Неправда ли, страданье, сомненье — сон пустой? Звени, мой верный стих… Пусть будет снова май, пусть небо вновь синеет. Раскрыты окна в сад. На кресла, на паркет широкой полосой янтарный льется свет, и дивной свежестью весенний воздух веет. Но чу! Вздыхает парк… Там — радость без конца, там вольные мечты сулит мне рай зеленый. Туда, скорей, туда! Встречаю у крыльца старушку мирную с корзинкою плетеной. Меня приветствуя, лохматый, черный пес визжит и прыгает и хлопает ушами… Вперед! Широкий парк душистыми листами шумит пленительно. Виляют меж берез тропинки мшистые; дубовая аллея пересекает их и, влажно зеленея, стрелой уходит вдаль; средь трепетных ветвей, склоненных до земли, вся белая, сияет скамейка. Ярких мух беспечный рой играет над спинкой вырезной, и решето лучей желтеет на песке. Последняя тропинка окаймлена волной сиреневых кустов. Я выхожу на луг. Здесь тени облаков бегут по мураве. Здесь каждая былинка живет по-своему; таинственно звенит в прозрачном воздухе жужжанье насекомых. Вперед! Сквозь белизну молочную черемух зеленая река застенчиво блестит, кой-где подернута парчою тонкой тины… Спешу к тебе, спешу, знакомая река! Неровный ветерок несет издалека крик сельских петухов и мерный шум плотины. Напротив берега я вижу мягкий скат, на бархатной траве разбросанные бревна, а дале — частокол, рябин цветущих ряд, в лучах, над избами, горящий крест церковный и небо ясное… Как хорошо! Но вот мой слух певучий скрип уключин различает. Вот лодка дачная лениво проплывает, и в лодке девушка одной рукой гребет… Склоненного плеча прелестно очертанье; она, рассеянно, речные рвет цветы. Ах, это снова ты, всё ты и всё не ты! Звени, мой верный стих, витай, воспоминанье…

54. «Когда с небес на этот берег дикий…»

Когда с небес на этот берег дикий роняет ночь свой траурный платок, — полушутя, дает мне Сон безликий небытия таинственный урок. Я крепко сплю, не чая пробужденья; но день встает, и в лучезарный миг я узнаю, что былисновиденья и что конца еще я не постиг.

55. ЭЛЕГИЯ

Я помню влажный лес, волшебные дороги, узорные лучи на дышащей траве… Как были хороши весенние тревоги! Как мчались облака по вольной синеве! Сквозная стрекоза, мой жадный взор чаруя, легко покоилась на освещенном пне. Со струнами души созвучья согласуя, чудесно иволги сочувствовали мне: я чутко различал в зеленой вышине — то плач прерывистый, то переливы смеха. Березы, вкрадчиво шумящие вокруг, учили сочетать со звуком точный звук, и рифмы гулкие выдумывало эхо, когда, средь тишины темнеющего дня, бродя по прихоти тропы уединенной, своими кликами даль мирную дразня, я вызывал его из рощи отдаленной.

56. ДВА КОРАБЛЯ

У мирной пристани, блестя на солнце юга, с дремотной влагой в лад снастями шевеля, задумчивы, стояли друг близ друга два стройных корабля. Но пробил час. Они пустились в море и молчаливо разошлись они. Стонали ветры на просторе; текли за днями дни. Знакомы стали им коварные теченья, знакома — верная, сияющая ночь; а берега вдали вставали, как виденья, и отходили прочь… Порой казалось им: надежда — бесполезна. Катился бури гром, и быстрой чередой сменялась черная, зияющая бездна всплывающей волной. А иногда, с тревогою угрюмой, они оглядывались вдруг, и каждый полон был одной и той же думой: «Где ты, мой бедный друг?» Да, много было бурь, да, много снов печальных, — обманных маяков и скрытых скал, но ангел вещий, ангел странствий дальних, их строго охранял. И срок иной настал… Угомонились бури; а корабли куда-то вновь спешат, и с двух сторон выходят из лазури, и вот — плывут назад! Они сошлись и снова рядом встали, о шири шелестя изведанных морей, а волны слушали, но нет, — не узнавали тех старых кораблей…

57. «Цветет миндаль на перекрестке…»

Цветет миндаль на перекрестке; мерцает дымка над горой; бегут серебряные блестки по глади моря голубой. Щебечут птицы вдохновенней; вечно-зеленый ярче лист. Блажен, кто в этот день весенний воскликнет искренно: «Я чист!»

58. «О ночь, я твой! Всё злое позабыто…» {*}

О ночь, я твой! Всё злое позабыто, и жизнь ясна, и непонятна смерть. Отражена в душе моей раскрытой блистательная твердь… И мнится мне, что по небу ночному плыву я вдаль на призрачном челне, и нет конца сиянью голубому; я — в нем, оно — во мне. Плыву, плыву. Проходят звезды мимо; к одной, к другой причаливает челн и вновь летит под шум неуловимый алмазно-чистых волн. Я твой, о ночь! В душе — твое сиянье; всё грешное осталось на земле, и ангелов я чувствую дыханье на поднятом челе! <15 февраля 1922>

59. «Ты войдешь и молча сядешь…»

Ты войдешь и молча сядешь близ меня, в вечерний час, и рассеянно пригладишь на груди атлас. Тихо книгу я закрою, тихо подниму глаза; пронесется надо мною прежняя гроза. Ты устало усмехнешься; я коснусь твоей руки; побледнеешь, отвернешься, полная тоски. «Жизнь моя, — скажу я властно — не сердись, — ты не права!» — но пойму я, что напрасны старые слова. Ты ногтем забарабанишь: поздно, поздно уж теперь! Оглядишься, быстро встанешь… скрипнет, стукнет дверь… Отодвину занавески, головой прижмусь к стеклу: ты мелькнешь в закатном блеске и уйдешь во мглу.

60. «Вот дачный сад, где счастливы мы были…»

Вот дачный сад, где счастливы мы были: стеклянный шар, жасмин и частокол. Как некогда, каймою рдяной пыли верхи берез день тающий обвел Всё тот же вьется мотылек капустный (он опоздал — беспечный — на ночлег). Сегодня мне как будто и не грустно, что кануло всё прежнее навек. Уж светляки зеленые лампадки зажгли в траве, и нежно — как тогда — мне шлет привет свой девственный и сладкий алмаз вечерний — первая звезда.

61. БЕРЕЗА В ВОРОНЦОВСКОМ ПАРКЕ {*}

Среди цветущих, огненных дерев грустит березка на лугу, как дева пленная в блистательном кругу иноплеменных дев. И только я дружу с березкой одинокой, тоскую с ней весеннею порой: она мне кажется сестрой возлюбленной далекой.

62. ОРЕШНИК И БЕРЕЗА {*}

Два дерева… одно — развесистый орешник — листвой изнеженной, как шелком, шелестит; роскошным сумраком любви и лени льстит… Остановись под ним, себялюбивый грешник! Ляг, позови подруг, беспечных, как и ты. Не слушай совести, не прекословь мгновенью; пей темное вино, пой песни упоенью — да будут в лад шуметь широкие листы. Но если, путник, ты — душою чист и светел и если долго ты дорогою крутой неутомимо шел и на пути не встретил ни друга верного, ни радости простой, — тогда не позабудь: есть дерево другое. Близ дерева греха березу ты найдешь… На озаренный дождь наряд ее похож, ее жемчужный ствол — что облачко прямое. Садись в тень жидкую, но продолжай в мечтах свой путь; и шепотом невинным и тревожным расскажет каждый лист о милом невозможном, о дальней родине, о ветре, о лесах…