Стихотворения

VIII.

Квартирную хозяйку Агриппиной, Как тетку, звали. Старая была, Казалось — дунешь, и рассыпится… Ундиной Она, как скаред, в ванной комнатe жила. Очки носила, хоть была глазами Остра… Туфлями шаркая, в чаду Маячила на кухне и, плевками Отхаркиваясь, шлепала в углу. Варила на огромной керосинке Обеды для жильцов и к ножкам и грудинке Умела делать соус митральёз, А в праздники и кашу бордапёс.

IX.

В угрюмой комнате с продавленным диваном И с шифоньеркою, ходящей ходуном, С гармоникой под окнами, с цыганом В сусальной рамке, с ломберным столом, Залитым сплошь чернилами — Петр с Кадей Неслышно жили. Неуют, тоска Нависли в комнате. В тяжелом, мертвом взгляде Брандмауера из темного окна Жил соглядатай, злобный и бесстрастный, Развязку торопил нетерпеливо-властный, И ночью в каменной решетке, как зрачки, Горели тусклые, багровые огни.

X.

Петр переводами в журнал перебивался, В газете помещал грошевые статьи, Уныло по редакциям шатался И задыхался там в двойной пыли — В пыли политиков и предержащей власти. Серьезные дебаты главарей И споры молодежи разной масти Все делались несносней и скучней. Казалась странной их ортодоксальность, Знакомый маринад сквозил сквозь их банальность… Пророки-старики, Кропоткин и Толстой, Одни влекли глубокой простотой…

XI.

Толкучка редакционная, шатанье Из этажа в этаж, из зала в зал, Питье чаев, по канапэ валянье… Экстракты сплетен скучно разводнял Знакомый трюк знакомых анекдотов… Писалось, как заранe решено Редактором… Словесных антрекотов И шнитцлей кухня — все наперчено, Все смазано горчицей: — ешь, читатель, Скандалов, эксцентричностей искатель! Авось рассудок засоренный твой проймет Из пикулей и капорцев компот.

XII.

По улицам кипучим, площадями С палатками торговцев мелочных Шел, стиснутый людьми и лошадями. Кишела снедь за рамами двойных Блестящих стекол; вычурны и ярки Сползали с выставок обложки книг; Сидели куклы; странных пагод арки Стояли из коробок; «Венский Шик» Развернут был на узких грустных дамах; Невероятные ботинки; в гладких рамах Портреты завитых испуганных детей… Ах, снова бабочка — привет глухих ночей!

XIII.

Она меня преследует… Что ж нужно Тебе, мой серенький приятель, от меня? Иль для тебя легенда город душный, Похожая на ободок огня? Тебе — огонь твой, мне — мой город зимний Равно убийственны и чужды нам равно!… И встретиться когда-нибудь, скажи мне, В ночном лесу с тобой нам суждено? Увидишь ты меня — я не увижу, И будешь ты летать все ближе-ближе, И наконец сморгнешь своим крылом Мою слезу, Бог ведает — о чем.

XIV.

Петр приходил домой усталый, раздраженный, И в комнате ее не заставал, И в полу-мгле, под грохот монотонный Глубокой улицы, холодный суп глотал; Ложился на диван и слышал смутно: «Ты здесь? Вернулся… Лампу бы зажег!» И было встать томительно и трудно… И вспыхивал качаясь огонек — Она — в знакомой кофточке, в знакомой Широкой шляпе: «Что ж, вот я и дома!… Спроси, где я была! Не интересно, нет? …Нет, почему ж… Я знаю твой ответ!»

XV.

«Ах, Боже мой, тоска — тоска до отвращенья, До отвращенья, слышишь ты, тоска!… Пить чай? Тянуть жидель… И — без варенья… Смотри, как высохла костлявая рука! Была я, знаешь, где? У тетки, да — у тетки… Нечайно встретились, и зазвала к себе… Как рад был Валька! Новость — нет трещетки, Несносной Рикэ… Костенька помре, И глупо: где-то в Стрельне или в Яре… А тетка говорит, как об ударе, Ее постигшем… Для чего я говорю Все это? Боже мой, не знаю… Мух морю!»

XVI.

«Осунулась и постарела тетка… Все ныла, что ушла; старалась убедить, Что любит нас, что у нее чахотка; Звала к себе, пришли-бы навестить… Такая жалкая, и все и все там жалки! Ослепла Капка, стала мне лизать Ладонь, узнала… Мертвые фиалки Нашла я на столe — ты помнишь, собирать Ходили мы весной?… Хотела взять их, Но думала: пусть спят у прошлого в объятьях, И если оторвать от прошлого день-два, Что у него останется тогда?»

XVII.

«Какой здесь чад! Открой окно — мне душно!» И звон и грохот улицы возник В прорез двора… Плелись лошадки дружно, Как заведенные, шли люди, и тупик Глядел из-за угла брандмауера трусливым, Глубоким огоньком… Алел еще закат На колокольне зайчиком пугливым, И колокол звонил, уныл и гнусоват. В воротах собрались кухарки; где-то сбоку Печально прачки пели, и жестоко Вдруг обрывала тихую печаль Захватанная дверь трактира «Трансвааль».

XVIII.

Дышалось трудно липким воздухом угара, И бисер-дождь, сквозясь, не освежал, Тянуло на скамеечку бульвара, Где волглый лист, еще дрожа, шуршал. А Кадя подошла; взяв руки, села рядом: «Как редко видимся мы, милый!… Почему?… И — почему-то все равно!… И взглядом Скользнешь по твоему знакомому лицу, И не узнаешь в нем ни чуточки, не спросишь, Что у тебя… И в сердце не уносишь Ни боли, ни загадки уходя; Не думаешь, как прежде, — я твоя.