Стихотворения

XIII.

Перед отъездом Петр пошел знакомой Аллейкой к склепу. Выгнили скамьи И липы… Яблони закутаны соломой — Их раньше не было… Из старенькой семьи Печальных пихт одна теперь осталась… Но так же вьются белочьи следы, И зайца треугольники, казалось, С тех, давних, пор проложены в кусты. Склеп обвалился, в яме льдом застыла С сухими листьями вода; висят стропила И скоро рухнут, и завалит все — И яму и покойников — гнилье.

XIV.

И захотелось сесть на пне, послушать звуки Сквозные, четкие в морозном, крепком дне, И в сердце всколыхнулось много муки, И было ясно в нем, как в водной глубине. Да, много пережито и забыто много! Как мутной мглой задернутый восток, Как в этой мгле безвестная дорога — От чар ночных он смертно одинок, Но чует утро, радостно взволнован, И знает: путь за мглою уготован, И скоро ночь забудет он для дня, И сосны вспыхнут золотом огня.

XV.

Он шел для Кади и пришел для жизни, Пришел старик и юноша вошел. Купель крестин поставил он на тризне, Как ты весной поставишь, старый Псёл. Когда б сошлись они — Петр прежний с новым, И новый Петр сказал бы старику, Что мір его был тягостным покровом, Что мiр земли неведом был ему, Что жил не он, а чьи-то приказанья, А сам он только выстрадал страданья, А сам он только тяжко истязал Все, что любил, все, что перестрадал…

XVI.

Они друг другу были б чужды оба! Старик его бы назвал чудаком И усмехнулся б горестно из гроба… И Петр вздохнул и оглядел кругом Застывший парк, на светлый храм похожий… Встал и, поскрипывая, медленно пошел. И пихты стали в искорках моложе, И белый дом и синеватый Псёл, И старые чугунный ворота Помолодели, и в тени, у грота, Попрыгивали важно снегири, И Чиж кричал на Мальчика: «Шали!»

XVII.

В вагоне Кадя тонко задремала, А Петр глядел в окно на даль полей. И проволока на столбах кивала, И пели песенку колеса — то ясней, То глуше. Было душно, пахло дымом. На станциях стучали молотком, О чем-то спорили — о скучном, нелюбимом — И пробегали с дымным кипятком. Хотелось в поле смутное и в сани И потонуть в синеющем тумане, И возжи опустить и привязать, И, скрип полозьев слушая, дремать.

XVIII.

Проснулась Кадя, ласково прижалась, Глаза, моргая, сонно подняла И улыбнулись губы. «Отлежалась, А может быть немного поспала, И стало весело… Ах, Петя, Петя! Ты здесь, со мной, и мне уж хорошо! Нас только двое в целом-целом свете И прежнее давно-давно прошло, Как будто никогда и не было!» И снова Оборвалось, ненужным стало слово, И замолчали радостно-близки Под огоньком чужой, скупой свечи.

Часть четвертая

Здесь

спячкой дышит воздух

самый,

Лишь полицейский на посту

Торчит унылой эпиграммой…

К. Фофанов.

Глава первая

I.

Был город выстроен в одиннадцатом веке Каким-то маленьким, неведомым князьком В унылой балке, где сходились реки, Гдe грузные холмы надвинулись кругом… Фисташковый собор да вал, с собором вровень, Да обвалившийся в кустах подземный ход, Да два-три столбика накрененных часовен, Где были алтари… Вот — прошлое! Растет Крапива огородом целым над буграми, Быть может — над могилами… Ветлами Порос отлогий вал. Там, наверху — на нем, В рубахе красной кто-то спит ничком.

II.

В валу — гимназия, тюрьма, съезд, клуб и тощий Из липок сквер. За валом — каланча, Управа, площадь и ряды. Извозчик У чайной лавки. Запах калача И дегтя. Граммофон в пивной из окон темных Поет куплеты. Важный белый кот, С кистями на ушах, по окнам мух бездомных Лениво ловит. Шарфы продает, Чулки и туфли в ватной кофте тетка Под куполом зонта и нюхает щепоткой Какой-то рыжий порошок из пузырька. Зовет хандрящих кур петух… Тоска, тоска!

III.

В рядах иконы над проездами, с сияньем Из жести, тяжкие, угрюмые. Лежат Гроба на сходнях… Медленным зеваньем, Словами редкими живут ряды… Дрожат По воздуху на бечевах ботинки, Тужурки, ведра, вата. Запах кож И ситца… Сизые блестят на солнце спинки Урчащих голубей… На камне точат нож И чем-то ухают в распахнутом подвале… Пьют чай приказчики на стойках… Застонали И начали звонить часы издалека… Хозяин вышел, сел, чихнул… Тоска, тоска!

IV.

Жеребин, Суходаев, Короваев, Клятов — по ним себя узнает городок. В них скрыты — пыль и мгла амбаров и сараев, Ларей, мучных мешков, грязь улиц и острог На площади облупленный и старый, И низких домиков старушечий поклон, И треньканье вечернее гитары, И под лампадкой душный, жаркий сон!… Но в каждом городке есть, как насмешка злая, Одна фамилия, в ней все — тоска тупая, Бессмысленность и скудость бытия! Валандин — вот она, фамилия твоя!

V.

Пять тысяч жителей, шесть винных лавок; Шинки везде, трактир — второй разряд; Завод колбас, к которым нужен навык; Завод литья да кузниц длинный ряд. Но слава города и смысл его — баранки! Нигде решительно таких баранок нет - Они разделены на вкусовые ранги И их рецепт таинственный секрет. Едят их с пылу с бесконечным чаем И брезгают для них душистым караваем; И этот чай с топленым молоком, С баранками за расписным столом,