Стивен Эриксон Падение Света

– Любая повивальная бабка скажет просто, - говорил Прок, глядя только на Сорку, избегая глаз леди Сендалат. Та качала ребенка, но не обращала на него внимания: взгляд ее не отрывался от языков пламени.
– Важнее всего, конечно же, молоко матери. Уход и забота. Дитя без присмотра слабеет духом и часто погибает. Или потом в жизни требует невозможного, страдает неутолимой жаждой.

– Я держал ее, - встрял Вренек.
– Гладил по волосам.

Прок кивнул.
– Но лишь касания матери, юный Вренек, поддерживают лучше всего.
– Он помолчал, подбросил дров в камин. Искры полетели, озаряя ночь.

– Кроме этих природных вещей, что может поддержать новорожденное дитя? Я могу ответить. Ничто иное!

– Заберите его в свои руки, Прок!
– бросила Сендалат.
– Ощутите, что это не слабачка, едва способная плакать!

– Нет нужды, миледи. Глаз целителя произвел оценку задолго до касания руки. Итак, сорвем покров тайны. Здесь работают неестественные силы...

Сорка фыркнула.
– Ошеломительный диагноз.

Морщась, Прок продолжал: - Не только в зачатии, хотя тут мы лишены подробностей, но и в самом ребенке.

– У нее одна лишь цель, - заявила Сендалат.
– Защищать брата. Пока она не может. Но знает это и подстегивает себя.

– Сомневаюсь, что воля стоит за...

– Воля, Прок. Моя!

– Так вы кормите ее чем-то незримым, миледи?

Лицо Сендалат сияло в отраженном пламени. Она изучала огонь, и вопрос лекаря вызвал странную ухмылку на губах.
– Матери поняли бы. Мы делаем детей теми, кем они должны стать.

– Вы говорите о словах, но еще годы пройдут, прежде чем она...

– Я говорю о воле, сир. Говорю о необходимости как о силе, чего вы явно не понимаете.

– Необходимость как... сила.
– Прок хмурился, глядя в камин.
– Да, ваши слова поистине смущают. Сама идея необходимости намекает на недостаток, миледи. Откуда же вы берете силу?

– Мать забрала его у меня. Отослала в Харкенас. Это было неправильно. И неправильно было отсылать меня в Дом Драконс и снова делать заложницей.

– Тогда я усомнился бы и в ее советах относительно воспитания.

– Я найду Орфанталя. Сделаю все так, как должно быть. Никому меня не остановить. Даже Корлат.

Разговор встревожил Вренека, хотя он не мог бы сказать, почему. Нечто ярко пылает в леди Сендалат, но он не уверен, что это любовь или нежность. Не уверен, что это вообще хорошее чувство.

– Дитя слишком быстро растет, - не унимался Прок.
– Неестественным образом. Волшебство питает Корлат, и это весьма тревожное заключение. Не станут ли эти роды первыми?

– Демон дал ей дитя, - сказала Сорка.
– Ты тянешь не за ту нить.

– Миледи, - настаивал Прок, - сама жизнь есть бремя. У вашей дочери есть свои нужды. Брат не увидит в ней защитницу. Нет, он скорее сам захочет защитить ее.

– Не станет. Он - тот, кто имеет значение. Тот, кого я избрала.

– А Корлат разрешили выбрать вас, миледи? Или способ зачатия? Семя отца? Не слишком ли много бремен ей нести?

– Лишь одно. Она будет хранительницей моего сына.

Вренек думал о времени в повозке, когда держал дитя в руках и смотрел на прекрасное лицо, в сияющие глаза. Не видя никаких бремен. "Нет, их несем мы, вторгшиеся в ее мир. Страх моей матери в лесу, боязнь остаться одной, и того, что я умру где-то, а она не узнает. Даже страх перед Джиньей, нашей свадьбой и что мы уедем. Мы несем эти страхи.

Правильно сказала Сендалат: страхи порождают нужды, а собрание нужд дает силу.

Но я отвернулся. Сделал что нужно. Взял иное бремя. Стал разочаровывать. Необходимости могут не только толкать, но и притягивать.

Сам найду Орфанталя. Все ему расскажу. Заставлю обещать, что отвернется от матери. Прочь от нее, прямиком к Корлат. Будь братом, скажу я. Старшим братом. Держи ее руку и не дай матери вас разорвать.

Я так и сделаю. В Цитадели. А потом пойду искать плохих солдат. Убью их и домой к Джинье. Сниму тяжесть с матери - не все, но что-то смогу ей сделать".

– Кажется, вы забыли про демона, - сказала Сендалат.
– Он выбрал меня. Не вас, Сорка, ни другую женщину. Меня.

Ответ Прока был таким тихим, что Вренек едва расслышал.
– Бездна побери...

Сакуль Анкаду нашла Рансепта в кладовой у коридора слуг. Он разложил кольчугу, наручи, поножи и шлем, до сих пор с погнутой защитой носа. На полу в ряд разложено было и оружие: палица, короткий меч и кинжал, более похожий на шип. Круглый щит в давно позабытом стиле, малый щит и топор завершали комплект снаряжения.

Старик дышал тяжело и хрипло, в низком наклоне изучая ремни и пряжки.

Сакуль оперлась о стену.
– Вы забыли меня, - начала она.
– Кто остается? Один Скилд, потому что хромой, и служанки.

– Скилд будет вас учить, - отвечал Рансепт.

– И чему именно?

– Мало чему.

– Точно. Я больше узнала, шныряя между ног на собраниях, нежели от него за годы.

Он промолчал, осматривая кожаную оплетку палицы. Потом ответил: - Спесивый ум быстро учится лишь цинизму, и не думаю, что спесь - хорошее дело.

– Что же она такое?

– Уверенность в собственной гениальности, полет на горячем воздухе убеждений, почти все из коих ошибочны.

Хмыкнув, Сакуль отпила из кубка (теперь она носила его с собой везде).
– Возражение в защиту цинизма, кастелян, неизбежно воззовет к чувству реальности.

– Цинизм есть голос плохо скрываемого отчаяния, миледи. Вот какую реальность циник прячет под искусственностью. Очень разумно, скажете вы?

– Вы мне больше нравились, когда умели только мычать.

– А мне нравилось, когда щеки ваши еще умели краснеть.

– Снова и опять, да? Скажите, та женщина, Секарроу, всегда играет на музыкальном инструменте? Как его называют, ильтр?

– К счастью, нет.
– Он медленно, неуклюже выпрямился и схватился за поясницу.

– Я говорила, чтобы вас оставили. Вы слишком стары для битв. Но леди Хиш Тулла ответила, что это ваш выбор. Не соглашусь. Выбор был ее. И будет ее. Я поговорю с ней еще раз.

– Лучше не надо, миледи, - отозвался Рансепт, беря кожаную поддевку и надевая с кряхтением и хрипом.