Стивен Эриксон Падение Света

Вренек подошел взять обруч.

– Не станешь ждать заложницу Друкорлат и остальных?

– Нет, сир. Хочу идти сейчас же.

– Завидую твоему зрению, столь чистым глазам и столь острому желанию.

Вренек оглянулся на призраков, заполонивших ров, потом туда, где Айвис разбил лагерь - и увидел там много иных духов. Их было едва ли не больше, чем деревьев.
– Милорд, - ответил он, - я не всегда вижу то, чего желаю. Иногда вижу слишком многое, но не понимаю ничего.

– Значит, ты покинул время детства. Когда будешь печалиться скучному течению лет, вспомни сей миг.

"Вспомню, хочется или нет". – Благодарю, милорд, за спасение жизни. После Цитадели я пойду к Тарну, с копьем в руке, и стану сражаться за вас.

Обещание должно было польстить лорду, но лицо Аномандера казалось запавшим, будто он стремился скрыться от обещания, сулящего горе, не гордость. Вренек вытянулся.
– Вы мстите, милорд, как буду мстить я.

– Тогда, отозвался воин, - как могу я отвергнуть тебя? До встречи, Вренек.

Кивнув, Вренек согнулся в поклоне. Забросил копье на плечо и ступил на мощеный тракт Харкенаса.

Духи следили за ним, но молчали, как и все скопище призраков-богов.

"Может, это и есть смерть. Место, в котором ты понимаешь, что сказать нечего".

– У зависти много зубов, - говорил Празек, скача рядом с Датенаром во главе колонны.
– Для мужчин вроде нас с тобой любовь сулит пухлые щечки, мягкие губки и лоно невыразимого восторга, или, совсем наоборот, небритый подбородок и мужественную нежность... гмм, если таковая бывает.
– Он замолчал, обдумывая.
– Удивляться ли, что другие глядят на нас, ощущая угрызения и укусы злости? Короче, зависть.

– Я изучил, дражайший Празек, множество искусных описаний любви по сочинениям самых бездарных поэтов и бардов века нашего и веков прошлых. Что, откупорить зловонную яму? Знаешь это? "Любовь, как пес, каталась в рыбной жиже".

– Стрепала из Южной Форки. Угадай этого: "Так погружаюсь я в любовь, как ты в свиную кровь!"

– Веск, умер сто лет назад.

– Но до сих пор славен среди посредственностей, не меркнет стих, шум не утих, в болоте нет путей прямых...

– Кроме твоей тропки, Празек.

– Нет, я сдался, затер следы и уже не требую держать строй.

– Вспомни этого. Поэт был так безутешен, что потратил четыре года и сотню бутылок чернил, оправдывая самоубийство. А сам сломал шею, поскользнувшись на куске мыла.

– Щелок, зола, гибель пришла, скользко пятно, шуток не слышно давно.

– "Будь проклята, любовь! Язык

Коснулся лишь на краткий миг

Червя, что выделяет слизь

Но яды в жилах разлились

Пляшу как крыса на плите

Она ж, невинна в красоте

Сияя пухлыми губами

Сильнее разжигает в печи пламя, пламя, пламя!"

– Есть тонкость в этом отчаянии, и я невольно восторгаюсь.

– Талант до ужаса случайный. Но все ж талант.

– Переплавлять горе в гений. Да, редкий талант. Страдание по сути своей окрашено страстью, избыток боли подобен смоле или манящему нектару на устах цветка - нас тянет и тянет внутрь и ... э, вглубь.

– И еще дальше, - закивал Датенар.
– Я смутил тебя?

– Ни на миг. Я на плодородной почве, и нужно лишь заточить плуг. Это была Лифтера?

– С Острова? Нет. Ее метания были такими горькими, что бутон лишь безнадежно сжал бы лепестки.

– Тероз?

– Тот уличный бродяжка? Ты оскорбляешь имя случайного самоубийства. Еще попытка, или я вынужден объявить себя торжествующим победителем.

– Звучит так знакомо...

– Может быть.

Перед ними простерлась южная стена города - местами осыпавшаяся и всюду невысокая; здания за стеной темные, словно закопченные. У распахнутых ворот не видно стражи.

– Четыре года метаний?

– А потом мыло на скользком полу.

– Ирония смерти должна была сделать его знаменитым.

– Собрание сочинений помешало.

– Процитируй еще пару строчек!

– "О, как темна заря! Как холоден закат! Как мрачен день, как звездна злая ночь!"

– Какой жалкий дурак. Не видел хорошего ни в чем.

– Склонный к самоубийству. Четыре года длилось его поприще, он излил все, что копилось внутри, в разбитом сердце... разбитое, сказал я? Пустое сердце, слишком одержимое ловушками отрицаний, чтобы сфокусировать слепой взор на предмете чувства. Она сказала "нет", но прежде чем слово слетело с губ, эпические видения полнили его голову, мучения манили отвергнутого любовника. Внимательно слушай добровольных мучеников, но не спускай внимательного глаза с их содроганий - это игра, ведущаяся до кровавого конца, и слушатели - важнейшая ее часть.

– Скорее бронзовые бюсты. Или портреты выше реального роста, в обширной панораме...

– Были и портреты, и бронза.

– Что? Веранакса? Высмеянный Галланом герой? Но это же вымышленный персонаж! Фикция! Насмешка Галлана над льстецами!

– Я не постулирую различий.

Празек фыркнул.
– Разбитое сердце поэта выжимают насухо каждые две недели.

– Из здорового много пользы не выжмешь. Так скажут многие. Но этими аппетитами нужно править суровой рукой, не допуская излишнего цинизма. Ну же, проявим любопытство к самодельным жертвам и самовредительским ранам. Что за нужда движет рукой с ножом? Какой голод заставляет терзать собственную плоть? Это смерть, обращенная вовнутрь, челюсти и укус объединены, как любовники.

– Веранакса, - вздохнул Празек.
– Галлана стыдили за этот эпос.

– Ему было плевать.

– Тем сильнее бесились враги.

– И тут сокрыт урок, если мы решимся сорвать плод.

Празек прищурился, отыскивая передовых всадников: командующую Торас Редоне и капитана Фарор Хенд.
– Самоубийственное равнодушие?

Датенар пожал плечами.
– Я осторожен.

Галар Барес проскакал в хвост колонны, явно доведенный до умопомрачения видом трех тысяч молчаливых солдат. Не было смешков, почти не было разговоров, оружие и доспехи безмолвствовали. Легион Хастов звучал тупой барабанной дробью без пауз. Тихий гром приближался к Харкенасу.

Оттепель, принесенная под шепот южного ветра, успела умереть, снег хрустел под копытами и сапогами, холод усиливался. Казалось, утро застыло на месте.

– Тот сомнительный ритуал, - разочарованно прорычал Датенар.
– Я очнулся на тонком льду. Но куда ползти? Берега не манят кочками желтой травы и стеблями тростника. Пошевелись - услышишь треск льда под собой. Глаза стараются пронизать невинное, выглаженное ветром зеркало - это облака, сулящие грозовые тучи? Серое небо, намекающее на предательские полыньи? Я лежу на спине, или лицом вниз? Но что-то шевелится в кишках, друг мой. Предвкушение крови.