Столица Российской империи. История Санкт-Петербурга второй половины XVIII века
Шрифт:
Император Павел в сопровождении великих князей, государыни и придворного штата прибыл в церковь в 5 часов, вошел в царские врата, взял с престола приготовленную корону, возложил на себя и потом, подойдя к останкам отца своего, снял с головы своей корону и положил ее на гроб Петра III. При гробе находились в карауле по обеим сторонам шесть кавалергардов в парадном уборе, в головах стояли два капитана гвардии, в ногах четыре пажа. При гробе, пока он стоял в Благовещенской церкви, с 19 ноября по 2 декабря, дежурили первых четырех классов особы под главным начальством генерал-фельдмаршала графа И. П. Салтыкова. Царь с августейшим семейством за все это время присутствовал на панихидах пять раз и каждый раз прикладывался к руке покойного императора; по преданию гроб
В день перенесения праха императора из Александро-Невского монастыря в Зимний дворец был назначен торжественный церемониал. Накануне этого дня состоялся особенный военный совет по поводу этой церемонии. Все полки гвардии и все бывшие армейские полки в столице были от лавры до самого дворца построены шпалерами. Генералы, штаб- и обер-офицеры имели флер на шляпах, шарфах, шпагах и знаках, а все войско на штыках ружей. Командовал войсками князь Н. В. Репнин; во время шествия печальной процессии производился войсками троекратный беглый огонь, с крепости пушечная пальба и колокольный звон по всем церквам. Печальная процессия с первого шага еще в церкви замялась. Графу А. Г. Орлову было назначено нести императорскую корону, но он зашел в темный угол церкви и там навзрыд плакал. С трудом его отыскали и еще с большим трудом убедили следовать в процессии. Царь и великие князья шли за печальной колесницей пешком, мороз стоял в этот день довольно сильный. Гроб Петра III был отвезен с подобающей честью в Зимний дворец и поставлен на катафалк у тела Екатерины.
* * *
«Мое маленькое хозяйство» так шутливо, и, пожалуй, кокетливо Екатерина II называла необъятную империю, требовавшую постоянного внимания властей и Екатерины как главы государства.
Но был у императрицы Екатерины и другой мир, к которому с большим основанием можно приложить это определение — императорский двор, целый комплекс отраслей хозяйства, управления, в центре которого находилась она, императрица Российская, немка по происхождению, связавшая свою жизнь с Россией. Из 67 лет жизни — 53 в России и 14 в Германии, 34 года у власти.
Привыкнув с детских лет к простоте и невзыскательности, Екатерина сохранила их, сделавшись русской императрицей. Обстановка внутренних покоев ее в Зимнем дворце была гораздо скромнее обстановки покоев многих вельмож того времени. Она просыпалась обычно в 7 часов утра и, никого не тревожа, сама обувалась, одевалась и растапливала камин, в который с вечера клали дрова. Умывшись в маленькой уборной и надев вместо легкого шлафрока белый гродетуровый капот, а на голову белый флеровый чепец, императрица направлялась в кабинет, где ей тотчас же подавали чашку самого крепкого левантского кофе и тарелочку с гренками. Медленно прихлебывая кофе, Екатерина разбирала бумаги, писала письма и в минуты отдыха кормила гренками своих любимых собачек. В 9 часов она переходила в спальню, которая к этому времени спешно приводилась в порядок. Здесь стояли два соединенных между собою фигурных столика с выгибами посередине; у каждого выгиба находился стул, обитый белым штофом. Императрица садилась на один из них, у стены, близ двери в парадную уборную, звонила в колокольчик и, когда входил дежурный камердинер, безотлучно стоявший у входа в спальню, приветливо здоровалась с ним и приказывала звать докладчиков.
К этому часу ежедневно собирались в парадную уборную обер-полицмейстер и статс-секретари. Другим высшим чинам назначены были для доклада в течение недели особые дни: вице-канцлеру, губернатору и петербургскому губернскому прокурору — суббота; генерал-прокурору — понедельник и четверг; синодальному обер-прокурору и генерал-рекетмейстеру — среда; петербургскому главнокомандующему — четверг. Но все эти лица в случае важных и не терпящих отлагательства дел имели разрешение приезжать с докладами и в другие дни.
Первым являлся к императрице обер-полицмейстер со словесным донесением о благосостоянии столицы, о ценах на съестные припасы, о разных происшествиях
и с запиской о приехавших и выехавших чиновных особах. После обер-полицмейстера призывались по очереди статс-секретари. При их приеме соблюдался следующий порядок: входивший делал государыне низкий поклон; она отвечала наклонением головы и с улыбкой подавала руку, которую тот целовал; потом она говорила: «Садитесь!». Сев на поставленный против нее стул, докладчик клал на выгибной столик принесенные бумаги и начинал читать. Екатерина в не ясных для нее местах прерывала докладчика, требуя разъяснении, давала полную свободу возражать и спорить и, если не убеждалась доводами, оставляла спорные бумаги у себя для более внимательного обсуждения на досуге.Под старость зрение ее так ослабло, что она должна была читать в очках. Резолюции она писала четким почерком, но с орфографическими ошибками. По этому поводу в записках одного из ее статс-секретарей, А. М. Грибовского, находятся два следующих рассказа.
Когда Грибовский в первый раз явился к императрице с докладом, то изумился, увидя ее в очках. Она заметила это и, улыбаясь, спросила:
— Верно, вам еще не нужен этот снаряд. Сколько вам лет?
— Двадцать шесть, — отвечал Грибовский.
— А мы, — сказала императрица, — в долговременной службе государству притупили зрение и теперь принуждены очки употреблять!
В другой раз, отдавая ему собственноручную записку о сочинявшемся ею уставе для Сената, она прибавила:
— Ты не смейся над моей русской орфографией. Я тебе скажу, почему я не успела ее хорошенько узнать. По приезде моем в Россию я с большим прилежанием начала учиться русскому языку. Тетка Елизавета Петровна, узнав об этом, сказала моей гофмейстерине: «Полно ее учить, она и без того умна». Таким образом, я могла учиться русскому языку только из книг, без учителя, и это причина, отчего я плохо знаю правописание.
Но говорила Екатерина по-русски довольно правильно и любила употреблять простые, исконно русские слова, которых знала много.
Из всех статс-секретарей особенно досаждал императрице Г. Р. Державин своей горячностью и страстью спорить. Раз, докладывая ей какое-то важное дело, он забылся даже до такой степени, что в пылу спора схватился за конец накинутой на государыне сверх капота мантильи. Екатерина тотчас замолчала и позвонила.
— Кто там еще есть? — хладнокровно спросила она вошедшего камердинера.
— Статс-секретарь Попов, — отвечал камердинер.
— Позови его сюда.
Попов вошел.
— Побудь здесь, Василий Степанович, — сказала ему с улыбкой государыня, — а то вот этот господин дает много воли своим рукам и, пожалуй, еще прибьет меня.
Державин бросился перед императрицей на колени.
Ничего, — промолвила она, — продолжай: я слушаю.
Штат личной прислуги Екатерины состоял из одной камер-фрау, четырех камер-медхен и пяти камердинеров, из которых двое находились при ее особе, а двое при Эрмитаже. Обязанности каждого были точно определены; так, например, один камердинер заведовал гардеробом и получал от императрицы приказание, что именно и в какой день следует приготовить для нее; другой надзирал за внутренними комнатами; третий, любимец Екатерины старик Попов, заведовал ее кабинетом и «кладовою», где хранились драгоценные вещи, различная материя, полотна и т. п. В его обязанности входило каждую субботу подавать ей ведомость о выдачах, произведенных из кладовой в течение недели, не исключая даже мелочей, вроде ленточек и тесемок, и Екатерина сама отмечала в ведомости: «Записать в расход».
Однажды она приказала Попову принести для подарка кому-то часы. Попов отвечал, что у него нет таких. Она сказала, что ему нельзя упомнить все часы, хранящиеся в «кладовой». Попов продолжал стоять на своем.
— Принеси же ко мне все ящики, — сказала императрица, — я сама осмотрю, если ты упрямишься.
— Зачем же понапрасну их таскать, когда я в том уверен, — упорствовал Попов.
Случившийся при этом граф Г. Орлов упрекнул его в дерзости.
— Еще правда не запрещена; она сама ее любит, — огрызнулся Попов.