Столица Российской империи. История Санкт-Петербурга второй половины XVIII века

* * *

Можно сказать, что эпоха Екатерины II, действительно выдающегося государственного деятеля своего времени, была отмечена большими успехами Русского государства как на внутренней, так и на международной арене. Именно в это время было заложено все то, что дало основу блестящего расцвета России в первой четверти XIX в.

Во время Екатерины II возросло значение русского дворянства. Ему был выделен даже долгосрочный кредит в двадцать миллионов. Деньги эти, правда, были истрачены куда попало, только не на сельское хозяйство.

Многие помещики бездумно проживали день за днем, пытаясь обратить жизнь в удовольствие.

Обязательной военной службы теперь не было. Ранее, находясь в полку, дворянин вел себя соразмерно со средой, где какие-никакие, но нравственные формы бытовали. А при Екатерине II над ним никто не довлел, в своем поместье он мог вытворять что угодно.

Князь Иван Одоевский, например, «неумеренным своим сластолюбием так разорился, что, продав все деревни, оставил только себе некоторое число служителей, которые были музыканты, и сии, ходя в разные места играть и получая плату, тем остальное время жизни его содержали».

Можно привести парадоксальное замечание графа Аржанито:

«Здешнее дворянство, обедневшее вследствие непомерной роскоши и вообще обременное неоплатными долгами, по необходимости должно изыскивать всякие средства, чтобы помочь себе, главным же образом прибегать к насильственным вымогательствам и противозаконным притеснениям остальных подданных и торговых людей».

При Екатерине запрещено было наказывать битьем дворянина и священника, бить без суда мещанина и простолюдина.

А ведь раньше московский главнокомандующий граф Брюс требовал увеличения наказаний: не пятьдесят ударов назначать, а двести, пятьсот. «Но,—возражали ему, — так до смерти засечь можно!» — «Что ж их жалеть, это наказание вместо смертной казни». Брюса с трудом убедили, что смертная казнь отменена не затем, чтобы ее заменили смертельными истязаниями.

Сама Екатерина иногда прибегала к наказанию плетью, только негласно. Жена генерала Марья Кожина однажды прошлась шуткой по адресу императрицы. Та написала Шешковскому: «Кожина каждое воскресенье бывает в публичном маскараде, поезжайте сами, и взяв ее оттуда в тайную экспедицию, слегка телесно накажите и обратно туда же доставьте со всею благопристойностью».

Шешковский ни с кем не церемонился. Для него что крестьянин, что дворянин — все едино. Допрос начинал с того, что лупил палкой обвиняемого по зубам.

При допросе студента Невзорова Шешковский заявил: «Государыня велела тебя бить четвертным поленом, коли не будешь отвечать». «Нет, не верю,— кричал студент,— не могла так велеть государыня, которая написала наказ комиссии о сочинении Уложения!»

Екатерининский наказ достоин внимания.

В первой главе говорится, что Россия есть европейское государство.

Далее наказ отмечает вред гонений любой веры. Политические преступления, выраженные в словах и письменно, требуют к себе осторожного отношения во избежание предвзятости и недоразумений.

Особое внимание уделяется нравственности, говорится даже об управлении нравов: «Каждый градоначальник обязан наблюдать в подчиненных своих благопристойность нравов, так как каждый хозяин в своих домашних».

Впервые праздных и непорядочных девок начали отправлять на поселение. За содержание непотребного дома и за посещение его назначался штраф, а проституток заключали на полгода в смирительный дом.

Из изданных Екатериной II в разное время указов, относившихся к проституции и сводничеству, явствовало, что императрица понимала несостоятельность всех этих мер и считала проституцию фактом, который необходимо признать терпимым. Осторожная во всех своих мероприятиях, она вводила обязательные медицинские осмотры подозреваемых в проституции женщин, заботилась об устройстве воспитательных домов и лечении больных «франц-венерою». Однако благие начинания ее относительно надлежащего контроля государственного за проституцией так и не получили окончательное, эффективно действующее устройство: большинство мужчин среднего и малого достатка должны были довольствоваться женщинами занимавшимися своим ремеслом тайно.

Забубенных пьяниц наказывали батогами, «чтоб пили умеренно и честно в веселие и в отраду своих дорожных приятных нужд, а не в пагубу своей души».

Следуя Вольтеру, Екатерина будила общественную мысль, но когда та действительно проснулась, императрица испугалась. Известно ее отношение к сочинениям Новикова и Радищева, По поводу первого князь Прозоровский писал Шешковскому: «Жду от ее императорского величества высочайшего повеления и сердечно желаю, чтобы вы ко мне приехали, а один с ним не слажу. Экова шута тонкого мало я видал». В другом письме тому же адресату он жалуется: «Птицу Новикова я отправил, правда, что не без труда вам будет с ним, лукав до бесконечности, бессовестен, и смел, и дерзок».

По приказу императрицы для подслушивания опасных разговоров в банях, кабаках и торговых рядах направляли специальных агентов. Екатерина была напугана французской революцией.

А Россия в это время одержала ряд побед, две могучие державы из-за нее пришли в упадок, третью она поделила с соседями.

«Но с этим блеском, с этой славой, — писал с горечью А. Мельников-Печерский,— об руку идут высокомерное полуобразование, раболепство, слитое во единство с наглым чванством, корыстные заботы о кармане, наглая неправда и грубое презрение к простонародью».

Граф Сегюр нравоучительно замечает:

«В стране безгласного послушания и бесправности владелец самый справедливый и разумный должен остерегаться последствий необдуманного и поспешного наказания».

Он приводит довольно забавный случай фактического бесправия человека. А ведь уже существовали твердые правовые нормы!

«Один богатый иностранец, Судерланд, приняв русское подданство, был придворным банкиром. Он пользовался расположением императрицы. Однажды ему говорят, что его дом окружен солдатами и что полицмейстер Р. желает с ним поговорить. Р. со смущенным видом входит к нему и говорит:

— Господин Судерланд, я с прискорбием получил поручение от императрицы исполнить приказание ее, строгость которого меня пугает; я не знаю, за какой проступок, за какое преступление вы подверглись гневу ее величества.

— Я тоже ничего не знаю, признаюсь, не менее вас удивлен. Но скажите же наконец, какое это наказание?

— У меня, право, — отвечает полицмейстер, — недостает духу, чтоб вам объявить его.

— Неужели я потерял доверие императрицы?

— Если б только это, я бы не так опечалился: доверие может возвратиться и место вы можете получить снова.

— Так что же? Не хотят ли меня выслать отсюда?

— Это было бы неприятно, но с вашим состоянием везде хорошо.

— Господи, — воскликнул испуганный Судерланд, — может быть, меня хотят сослать в Сибирь?

— Увы, и оттуда возвращаются!

— В крепость меня сажают, что ли?

— Это бы еще ничего: и из крепости выходят.

— Боже мой, уж не иду ли я под кнут?

— Истязание страшное, но от него не всегда умирают.

— Как! — воскликнул банкир, рыдая.— Моя жизнь в опасности? Императрица добрая, великодушная, на днях еще говорила со мной так милостиво, неужели она захочет... Но я не могу этому верить. О, говорите же скорее! Лучше смерть, чем эта неизвестность!