Столичный доктор. Том VII

— Рассказывайте Василий Максимович, не томите.

Сражение напротив горного массива Ляотешань вышло дурацким. Когда миноносцы и крейсеры эскадры догнали японцев, поднялся туман. Волнение было минимальным, но приближалась ночь. До темноты оставалось час, полтора и Макаров решил атаковать.

— Почему он поднял флаг на «Цесаревиче», а не на «Петропавловске»? — поинтересовался я.

— «Цесаревич» последний принимал снаряды и уголь, — пожал плечами капитан. — Лично подгонял всех.

«Боярин» обстрелял «Сикисиму» с предельной дистанции и поспешил к главным силам. В шесть вечера с дистанции около пяти морских миль началась перестрелка между флотами. Туман усиливался, японцы сосредоточили свой огонь на «Цесаревиче», которого было видно лучше всего. Добились попаданий, сбили трубу. У «Цесаревича» упала скорость, на него набросились миноносцы. Выпустили с десяток торпед, попала всего одна. Миноносцев отогнали крейсеры, наступила ночь. Флоты разошлись.

— Раненого Макарова эвакуировали на «Победу» еще до полуночи. А Старк лично руководил спасением экипажа. Увы, «Цесаревич» перевернулся, ну и… — Зацаренный развел руками. Все и так было понятно.

— Что же… — я перебрал телеграммы, нашел нужные. — Не все так плохо. У вас было удачное попадание в «Хацусэ», открылась течь, выкинулся на берег за Ляотешанем. Ну и плюс Того.

— А что с ним? — удивился капитан.

— Вскрыл живот после гибели «Микасы». Вы воевали с вице-адмиралом Дэву Сигэто.

Лицо Василия Максимовича просветлело.

— Что же… Размен выходит удачный. Один наш броненосец на два японских…

— Это будет зависеть от степени повреждения наших кораблей. Чинить-то нам их, считай, негде.

Один большой док, два маленьких. А у японцев… Даже думать не хотелось.

— Надо уходить во Владивосток, — грустно резюмировал Зацаренный. — А что приказывает Петербург?

— Подлодки к Сасебо.

— Они же просто не дойдут. Туда в одну сторону девятьсот миль. А запас хода у Агнесс всего восемьсот.

Мы еще пообсуждали возможные варианты, пришли к выводу, что подлодки будут дежурить возле внешнего рейда Порт-Артура, флот продолжит минные постановки. Уйти до починки во Владивосток не реально, поэтому сидеть броненосцам на внутреннем рейде, обложившись бонами. Вот и все варианты. Максимум — быстрым кораблям вроде «Новика» выходить на крейсеровку. Теперь мяч на стороне армии. Не допустить блокирования Порт-Артура и гибели эскадры. Ну а мне… Надо писать просительную телеграмму Сергею Александровичу. Адмиралы одни не вывезут. Генералы — тем более. Пусть сам сюда приезжает и на месте рулит.

* * *

Отпевали погибших в Свято-Никольском соборе — новом, ещё пахнущем свежей краской и ладаном. Но даже его своды не могли вместить всех желающих проститься. Матросы и офицеры, городские чиновники, вдовы, дети — толпа стояла у дверей, теснилась у ограды. Взгляды стекались ко мне: наместник, ответственный за всё. Плюс стоял впереди, на виду у всех.

Честно сказать, я никогда не любил православные службы. Впрочем, католические — тоже. И протестантские. Не о вере речь, а о форме. Долгие, растянутые песнопения, монотонное бормотание молитв, в которых сложно уловить смысл. Надо лишь следить за окружающими, чтобы вовремя перекреститься.

Священник читал чин отпевания с душой, не сдерживая дрожи в голосе. Пел хор — гулко, на три голоса, и под куполом звуки сплетались в один, давящий на грудь.

«Со святыми упокой…»

Кто-то всхлипнул. Резко, шумно, без сил. Я машинально повернул голову. Молодой лейтенант закрыл лицо руками, плечи вздрагивали. Стоящие рядом офицеры молча взяли его под руки, отвели в сторону.

Священник сделал глубокий вдох и начал перечислять имена:

«Ещё молимся об упокоении душ усопших рабов Божиих, воинов…»

Имена.

Десятки.

Читает медленно, нараспев. На каждый слог — удар по вискам.

После молитвы «Благословен Бог наш», когда медленно и протяжно зазвучал похоронный благовест, я вышел из храма. Хорошая служба, только повод больно хреновый. Колокольный звон плыл по всему городу, отражаясь от зданий и возвращаясь к церкви с примесью криков чаек и далекого шума моря.

— Тройер, семьям всех погибших моряков по пятьдесят рублей из моих личных средств. Сделать всё тихо, без огласки.

— Немедленно займусь, ваше сиятельство.

— Когда прибывает поезд?

— В шесть тридцать, без изменений.

— Значит, утром на вокзал.

* * *

Тройер оказался почти прав — состав прибыл на перрон всего на двадцать минут позже заявленного времени. Никаких оркестров — обычный поезд. А что наместник встречает, так мало ли что человеку с утра в голову взбредет? Вскочил с кровати, да спросонку и рванул на вокзал. Может, здесь виды особенно симпатичные его превосходительству открываются. Жандармов, кстати, многовато, как раз из-за князя — всем известно, что на его жизнь покушались совсем недавно, вот и берегут начальство от всяких неприятностей.

Пока стояли, Любин развлекал меня новостями из шпионской жизни. Получалось, что лучший способ избавиться от соглядатаев — либо выселить всех подальше, либо максимально затруднить их сношения с внешним миром. Странно, что жандармы выбрали второй, более сложный путь. Зато сейчас зайти на почту и отправить телеграмму куда бы то ни было невозможно. Завелись и стукачи из местных. Денежки все любят, ради них можно и на соплеменника настучать. Чтобы жизнь медом не казалась, уже изобличили нескольких особо хитрых пустобрехов, которые рассказывали сказки ради получения денег от глупых лаоваев. И примерно наказали.

Первым на перрон сошел Яковлев. Надеюсь, по дороге они не растеряли ничего из комплекта, а то у меня большие надежды на нашу авиацию. Евгений Александрович улыбался от уха до уха — так был рад покинуть наконец-то вагон. Две с лишним недели в этой коробке — удовольствие ниже среднего. И это мне в салон-вагоне не понравилось, а каково тем, кто воспользовался классом пониже?

— Добро пожаловать в Порт-Артур, — поприветствовал я двойного тезку. — Как доехали?

— Ничего не потеряли, — рассмеялся Яковлев. — А то я не знаю, за что вы переживаете в первую очередь. Дайте время чуть отдохнуть с дороги, и начнем собирать. И лодка ваша в целости и сохранности. Сам присутствовал при проверке в Харбине.

— Ну и слава Богу, — перекрестился я. — А где…

— Гиляровский? Задержался с вещами, наверное, — вдруг хитро улыбнулся инженер. — Да вон же он, наш Владимир Алексеевич!

Дядя Гиляй вышел из вагона и, не глядя по сторонам, подал кому-то руку. Через секунду я перестал быть наместником, генералом, сановником.

Я стал просто мужем, который после долгой разлуки увидел любимую жену.

Я забыл обо всех правилах, плюнул на этикет, сдёрнул с себя маску высокопоставленного лица и совершенно по-мальчишески бросился по перрону, крича во всё горло: