Столичный доктор. Том VIII

— Куда мы плывем, Женя? — тихо спросила Агнесс.

Я притянул ее крепче. Почувствовал, как она прижалась ко мне.

— Навстречу новому дню, — сказал я. — Хотя капитан говорил, что следующая остановка в Сингапуре.

Эпилог

Нобелевская лекция Николая Ниловича Бурденко. Стокгольм, 10 декабря 1938 года.

Формулировка Нобелевского комитета:

«За выдающийся вклад в развитие нейрохирургии, создание клинической системы хирургии центральной нервной системы, а также за внедрение принципов организованного оказания неотложной помощи в условиях боевых действий и катастроф».

(Бурденко выходит на кафедру, в зале — аудитория Каролинского института, заполненная врачами, учеными, репортёрами. Присутствуют члены королевской семьи Швеции.)

Н. Н. Бурденко:

Дамы и господа, коллеги. Я глубоко благодарен Нобелевскому комитету за оказанную мне честь. Мои труды в области нейрохирургии и создания системы неотложной помощи были признаны, и я мог бы долго говорить о них. Однако, сегодня я намерен нарушить заведённую традицию Нобелевских лекций. Мои достижения — это лишь следствие. Я стою здесь благодаря человеку, чьи идеи опередили своё время на десятилетия, если не столетия, но чьё имя известно гораздо меньше, чем должно быть. Сегодня я хочу говорить о своём учителе. Прошу вас отнестись к этому с пониманием. Мои открытия, мои методы — это лишь продолжение дела, начатого им.

Прежде чем продолжу — маленькая просьба. Поднимите руки те из вас, кто проходил стажировку или обучение в «Русской больнице» в Базеле.

(поднимают руки почти половина присутствующих)

Спасибо. Вот видите, господа: в этой зале сейчас находится, без преувеличения, сообщество тех, кто прошёл настоящую школу. Кто был у нас, тот знает, что стажировка там — не просто строки в резюме, это путь между усталостью и невозможностью, между сомнением и прозрением. Я горжусь, что сам в своё время был одним из тех, кто с честью выдержал этот путь.

(Н. Н. Бурденко делает короткую паузу, достаёт из внутреннего кармана листок, но не смотрит в него)

Признаюсь честно: я до сих пор не могу понять, чем руководствовался Евгений Александрович, когда выделил меня — обычного добровольца, не сдавшего даже врачебного экзамена, взял к себе на работу, а затем и провел последовательно через все стадии обучения. Он не признается. Я до сих пор считаю нашу встречу одной из важнейших в моей жизни. Евгений Александрович своим примером показал, каким должен быть врач.

Меня часто спрашивают, как он преподавал. И всегда затрудняюсь ответить. Потому что он не преподавал — он жил на наших глазах. С ним невозможно было просто «научиться». Это было похоже скорее на переливание крови: или принял, или отторг.

Он не имел кафедры, не входил в академии, не терпел собраний. Но при этом, как сказал один петербургский ординатор: «После дежурства с ним ты шёл не спать, а читать». Удивительное состояние: усталость смертельная, а глаза горят. Потому что он задавал вопросы, от которых нельзя было отмахнуться.

Иногда он приходил в операционную и молча стоял у стены. Всё шло как обычно. Но каждый чувствовал: он тут. И всё менялось. Даже стук инструментов звучал иначе — аккуратнее, что ли, будто кто-то внутри каждого из нас взял себя в руки.

(Бурденко делает паузу)

Важно помнить: наш учитель был человеком бескорыстным. Не ради славы, не ради званий или признаний он трудился и искал ответы. Помню, как Романовский часто вспоминал: идея комплексного лечения сифилиса, которая потом спасла тысячи жизней, принадлежала именно ему.

Антонов не раз говорил мне лично, что первые мысли об инсулине и панацеуме — тоже были плодом его размышлений. И даже сам Сеченов, великий Сеченов, вспоминал, что открытие групп крови последовали за выдвинутой им гипотезой.

А Баталов всегда сводил это к шутке, говоря, что между высказанной идеей и её воплощением лежит огромная пропасть. И что он, как человек крайне ленивый, преодолеть её даже не пытался. Но мы-то знали: это не лень, а глубокое понимание последствий, возможно, стремление оставаться в тени, позволяя идеям распространяться органично, через тех, кому он доверял.

(Бурденко делает короткую паузу, оглядывая зал)

— Но, быть может, самой глубокой чертой его характера была последовательная антивоенная позиция, которая окончательно сформировалась после Русско-японской войны. Видя человеческие страдания и бессмысленность войны, он стал не просто врачом на поле боя, а философом мира, призывающим к гуманизму и прекращению конфликтов.

(В зале слышно тихое согласие)

И память о своих коллегах и учителях для него была священна. Именно поэтому корпуса «Русской больницы» в Базеле носят имена Романовского, Микулича и Склифосовского — тех, кто вместе с ним закладывал основы новой медицины. Они были не просто наставниками, а вдохновителями, и эта традиция, этот дух, живут и поныне.

Доктор Баталов — не просто врач. Он — феномен, чьё медицинское прозрение опередило своё время на десятилетия, если не столетие. Именно его гениальный ум и необычайное видение заложили фундамент тех направлений современной медицины, без которых сегодня трудно представить спасение миллионов жизней.

Я низко кланяюсь моему учителю. Человеку, которому я обязан всем. Человеку, чьи идеи стали катализатором прорывов, спасших миллионы жизней по всему миру. Убеждён, что его вклад в историю человечества неоценим и навсегда останется с нами. Спасибо.

(звучат аплодисменты, многие в зале встают)