Столичный доктор. Том VIII

На строгом тёмном галстуке поблёскивала золотая булавка с эмалью — то ли университетский герб, то ли масонский символ, распознать было трудно.

Кивнул на кресло, и вернулся на своё.

— Доктор Баталофф, — сказал он сдержанно, слегка склонив голову. Голос был густой, будто пиво «Гиннесс» с плотной шапкой пены. — В вашем распоряжении, сэр. Чем могу служить?

Блин, вот так и сказал, «At your disposal, sir. How might I serve?», будто я как минимум герцог, а он — дворецкий. Ладно, слова суть сотрясение воздуха, посмотрим, что случится, когда дойдет до дела.

— Давайте проще, на коллегиальном уровне, — ответил я. — К тому же мой английский… не столь изыскан как ваш.

— Мой русский еще хуже, поверьте, — засмеялся Уитмен. — Так что вы правы, давайте без поклонов.

— Скажу прямо, у меня личный интерес. Моя жена попала к японцам, получив при этом пулевое ранение груди.

— Мои сочувствия, коллега, — сразу став серьезным и деловитым, ответил британец.

— Благодарю. Сейчас швейцарское консульство ведет ее розыски с целью эвакуации в Шанхай. Хотел бы получить возможность провести здесь оперативное лечение. Ваш госпиталь рекомендовали как лучший.

— Да, у нас есть всё, что надо хорошей больнице — аппарат икс-лучей, современная операционная, лаборатория. Сотрудники готовы взяться за самые сложные задачи. Уход на высочайшем уровне.

Взгляд Уитмена скользнул по книжным полкам. А там полная подборка Ланцета и прочих международных медицинских журналов. Ну что же… Лучшей рекомендации и не требуется.

— Отлично. Я готов зарезервировать палату для моей жены прямо с этого мгновения. На необходимый срок, каким бы долгим он ни был.

— В этом нет нужды. Моё вам слово: в любое время для вас будет готова лучшая палата с самым надежным персоналом. Сочту за честь оказать вам эту услугу.

— Спасибо. Со своей стороны готов на любую помощь: мастер-классы для персонала, консультации. Естественно, в качестве дружеской услуги.

— А операцию? Проведете? — вдруг спросил Уитмен.

— Не вижу трудностей. Какого рода вмешательство планируется?

— Ваша операция. Пациент Б., помните? Одномоментное удаление головки поджелудочной железы, двенадцатиперстной кишки…

— Конечно, помню, — кивнул я. — Готов повторить. Вы уверены в диагнозе? Он просто довольно редкий. Пациент здесь, в больнице?

— Да, уверены, — с расстановкой ответил главврач. — Была проведена диагностическая лапаротомия. Рак головки поджелудочной. Больному шестьдесят, он сейчас в нашем госпитале, можно провести осмотр немедленно. Но я должен предупредить вас об одной детали.

— Да?

— Он японец.

— И что, у них поджелудочная железа расположена в другом месте?

* * *

Пациент носил фамилию Исикава — человек не только состоятельный, но и знатного происхождения. Судя по всему, из тех, кому полагается клан, герб и родословная, восходящая к Аматэрасу. Жил он в Шанхае уже много лет, как объяснили — по торговым делам, а теперь решил, что пришла пора позаботиться о здоровье. Увы, затянувшееся недомогание оказалось раком головки поджелудочной. Диагноз был подтверждён, операция готовилась.

Пациент держался сдержанно и благородно — без истерик и ненужных вопросов. Самурай, что тут скажешь. Впрочем, новость, что его будет оперировать не какой-нибудь безвестный гайдзин, а сам автор методики, произвела впечатление. Исикава кивнул едва заметно, но взгляд его потяжелел: не всякому даруется честь наблюдать собственную смерть в глаза, зная, что, может быть, её удастся перехитрить.

Осмотр занял не более четверти часа: пощупал, что положено, послушал то, что звучит, заглянул, куда следовало. Умные люди не задают глупых вопросов, а приглашённые светила не тратят время на рутину. Я откланялся, предупредив, что решение о сроках и технике окончательное — за мной. Исикава снова кивнул: понял.

К моему удивлению, жизнь в шанхайском сеттльменте оказалась почти неприлично комфортной. Если забыть, где ты находишься, — можно подумать, что всё это просто окраина Вены или даже Петербурга. Чисто, освещено, вежливо, вкусно. Электричество — стабильное, рестораны — многочисленные, варьете — хоть каждый вечер.

После разговора в госпитале я отправился на почту. Надо было, наконец, выразить соболезнования Софье Александровне — вдове Николая Васильевича. Слишком больно резанула весть о его смерти. Её надо звать в Базель, обязательно. В Петербурге ей не место. А в Полтавской губернии — и подавно. Садок вышневый коло хаты я ей организую где угодно. Сразу же отписал коллегам, сотрудникам, в «Русскую больницу», чтобы знали: я жив, здоров, скоро буду, и работаю, как проклятый.

На выходе из почтамта, почти у самого входа в ресторан столкнулся с Гилбертом. Он аккуратно складывал зонтик, с досадой оглядывая небо. Раскланялись, пожали руки.

— Не выношу местную кухню, — пожаловался банкир, морщась. — После каждой трапезы с рисом во рту будто наждаком прошлись. Изжога, хоть на стену лезь.

— Так заказывайте блюда без перца, — пожал плечами я.

Он рассмеялся и тут же предложил пообедать вместе в ресторане яхт-клуба.

— Здесь, совсем рядом. Кухня сносная. И без риса.

Не стал отказываться. Обед вышел приятным — говорили о пустяках: про Петербург, плавание, подводные лодки, финансовые странности Шанхая. Гилберт оказался страстным яхтсменом. Даже, как выяснилось, владеет яхтой, хотя сам признался, что чаще платит за стоянку, чем выходит в море.

— Хотите взглянуть? — спросил он почти между делом. — Моя стоит в марине Баошана. Всего полчаса пути. Я бы с удовольствием показал. Вы ведь после обеда никуда не торопитесь?

Действительно, не тороплюсь. До вечера — свободен. Я кивнул.

* * *

— Вот она, Юджин, — с ноткой гордости в голосе сказал Гилберт, махнув рукой в сторону дальнего причала.

На воде покачивалась красавица — длинная, стройная яхта с ослепительно белыми бортами и высокой, почти театральной трубой, уходящей в небо. Даже стоя на месте, она выглядела стремительной. Чуть выше ватерлинии блестели золотые буквы: «Krista».

— Построена в Англии, на верфях Thornycroft, — начал банкир, когда мы шагали по трапу. — Сто футов, представляете? Самый современный паровой двигатель, идеальные обводы корпуса. По правде сказать, досталась по случаю. Но я её полюбил.

Палуба была выстлана тесно подогнанным тиком, пахнущим древесной смолой и воском. Всё — от лееров до медных кнехтов сверкало, как начищенный хрусталь. Это была не просто яхта, а манифестация belle epoque. Машинально я отметил: её холили, будто любимого скакуна перед выставкой.