Столкновение в Вихре (Reencounter in the Vortex)

Я знала, что ты не любишь меня, хоть и решил жениться, и знала, что причиняю боль еще одному человеку. Но я не отпускала тебя, мое чувство перестало быть любовью и превратилось в навязчивую идею, которая не позволяла освободить тебя от обещания, которое ты никогда не должен был давать. Когда ты вернулся после долгого отсутствия, я обманывала себя, воображая, что ты полюбил меня. Я жила этой ложью, пока одно событие не заставило меня открыть глаза на правду.

Однажды вечером, когда ты работал, я решила впервые посмотреть на дом, который ты для нас купил. С помощью твоего дворецкого я осмотрела каждую комнату, пока не добралась до закрытой двери.

Эдвард сказал, что это твой кабинет и он должен быть заперт во время твоего отсутствия. Несмотря на твое распоряжение, я уговорила слугу дать мне ключ, и он оставил меня одну, чтобы я смогла все хорошенько рассмотреть. Если бы я этого не сделала, мне бы не пришлось писать это письмо. Чувствуя невыразимое удовольствие от пребывания в твоей комнате, в твоем столе я нашла груду бумаг, которые не должна была читать. Они самым жестоким способом вернули меня к действительности. Каждое письмо было написано со страстью, которую я никогда не подозревала в тебе, к тому все письма были адресованы не мне. Эти страницы позволили мне понять тысячу вещей, объяснить множество деталей, связанных с воспоминаниями о ней, позволили мне увидеть, что твоя любовь к ней никогда не умрет. Соперничая с ней, я неизменно оставалась проигравшей, потому что, хоть ты и остался со мной, твое сердце принадлежит ей, и этого я никогда не смогу изменить. Это знание оказалось самым ужасным наказанием, потому что с тех пор меня ни на минуту не покидала жгучая ревность. Тем вечером мне нужно было освободить тебя от обещаний, данных тобой. Но мое трусливое сердце отказалось сделать это, и сознание этого только увеличило мою вину. Я знала, знала, что должна была сделать, но я отказалась. Я признаю этот грех. Этот грех никогда не позволит моей душе найти покой. Я несу крест сознания, что могла сделать тебя счастливым, но и пальцем не пошевелила. Даже теперь, когда я пишу эти строки, я не могу отпустить тебя; зная, что мой эгоизм не может называться любовью, я не могу найти в себе силы сделать то, что сделала она, когда ушла во мрак той холодной ночи. Она лучше меня. Неудивительно, что ты до сих пор ее любишь.

Пожалуйста, заклинаю тебя, прости мне недостаток любви и избыток эгоизма, прости и забудь боль, которую я тебе причинила.

Если ты читаешь эти строки, значит, я уже мертва. Пожалуйста, Терри, искупи мою вину, вернувшись к женщине, которую ты любишь, теперь, когда ты избавился от бремени, каким я для тебя была. Будь счастлив с ней и прости женщину, которая не знала, что такое самоотверженная любовь.

Твоя Сюзанна.

Когда я закончил читать письмо, мое сердце наполнилось глубокой безысходностью. Я так и не смог сделать ее счастливой, и она умерла с болью в сердце. Оказалось, что моя жертва была напрасной, и теперь, когда она мертва, моя жизнь снова потеряла смысл. Я сардонически рассмеялся ее пожеланию счастья с Кенди, этой несбыточной мечте о жизни с женщиной, которую я любил, но которая, как я думал, уже замужем и поэтому навеки для меня запретна.

За 20 лет жизни у меня было лишь две мечты, и обе они рассыпались в прах. Я не смог полюбить женщину, спасшую мне жизнь, хоть и знал, что счастье с Кенди невозможно. Сознание этого повергло меня в новую депрессию, хотя в тот же день я должен был предстать перед новым испытанием.

Я находился в своем кабинете, когда Эдвард с испуганным видом открыл дверь. Он работал у меня больше года и за это время успел узнать, что может привести меня в бешенство. Бедняга не мог оправиться после прошлой вспышки гнева пару месяцев назад, а, так как он знал, что я запретил тревожить мое уединение, представляю, каким испытанием было для него нарушить мой приказ.

– Извините, сэр, - прошептал он, - я знаю, вы велели не беспокоить вас, но внизу находится кое-кто, кого вы хотели бы видеть.

– Думаю, вам следует брать уроки английского, Эдвард, так как вы не понимаете моих слов, - насмешливо сказал я, начиная выходить из себя.

– Там джентльмен, сэр, - настаивал он. – Он говорит, что прибыл сюда от имени вашего отца.

Моим первым побуждением было заорать: «У меня нет отца!» и послать посетителя и дворецкого к черту, но внутренний голос двумя доводами остановил меня. Мгновение я неподвижно стоял. Если мой отец, после четырехлетнего разрыва между нами, решил поговорить со мной, разве я не должен хотя бы выслушать его? Разве он не мой отец, в конце концов? Эти вопросы предотвратили мое проявление высокомерия. Второй довод был основан на моей собственной гордости. Был ли я вправе судить человека, бывшего моим отцом, зная, что я сам поступил не лучше него? Поэтому, согласно этим соображениям, я велел Эдварду впустить посетителя. Через несколько секунд в комнату вошел изящно одетый человек средних лет. Я узнал его характерную походку и золотые очки, с которыми он не расставался. Это был Марвин Стюарт, поверенный моего отца.

– Я рад видеть вас снова, милорд, - церемонно произнес он.

– Насколько я знаю, я никакой не милорд, мистер Стюарт, - с ухмылкой ответил я. – Но, так или иначе, я тоже рад вас видеть. Меня зовут Терренс, и впредь прошу вас обращаться ко мне именно так.

– Извините, но я могу называть вас не иначе, как милорд, - настаивал он.

– Что ж, хватит ходить вокруг да около, - я пожал плечами. – Полагаю, вы здесь не случайно, так что прошу садится.

Мужчина сел на ближайший стул и торжественно начал объяснять цель своего визита. Он сказал, что отец серьезно болен, и доктора дают ему не больше двух месяцев. У него были проблемы с почками, и ничто не могло его спасти. Когда он узнал о приближающейся смерти, то захотел в последний раз увидеться со мной, несмотря на возражения его жены; он послал Стюарта в Америку, чтобы сообщить мне свою волю. Мой отец надеялся, что я приеду в Англию со Стюартом.

– Мне жаль приносить вам такие горестные известия, тем более теперь, когда вы в трауре по своей невесте, - тактично завершил он.

Если бы это произошло двумя годами раньше, я бы послал его к черту без капли сожаления из-за Ричарда Грандчестера. Но мои собственные ошибки позволили мне понять отца, и согласился ехать, хотя в те дни поездка в Европу была безумием: немцы продолжали свое наступление. Меньше всего я хотел ехать в Лондон в такое время года, но причиной, по которой я согласился это сделать, было желание встретится с воспоминаниями из прошлого. Роскошный корабль, прощание в порту, прибытие в Саутгемптон, улица, по которой мы с ней гуляли, старинные здания – все это вызывало чувство deja vu и делало встречу с моим прошлым еще более трудной и мучительной.

К счастью, моя мачеха с детьми уехали из Лондона на время, которое я там провел. Я поблагодарил Господа, пославшего герцогине хоть немного здравого смысла и позволившего ей избежать нашей встречи. Стюарт сказал, что она была взбешена решением моего отца послать за мной и, не в силах что-либо изменить, не пожелала находиться со мной под одной крышей.

Когда я добрался до поместья отца, мое сердце не находило себе места. Я пытался убедить себя, что меня не волнует проклятый Ричард, и я не чувствую к нему ничего, кроме ненависти. Когда же я увидел его в постели, такого худого и бледного, лишенного былых силы и надменности, я почувствовал безграничное горе. Человек, которого любила моя мать, умирал.

– Лорд Грандчестер, - промолвил Стюарт, когда мы вошли в комнату, отделанную в безупречном стиле Ренессанса, - здесь ваш сын Терренс.

Отец открыл глаза и попытался сесть, но поскольку силы его оставили, он был вынужден прибегнуть к помощи слуги. Он прищурился, пытаясь разглядеть меня в полумраке спальни, но света было недостаточно, и он приказал открыть окно. Когда в комнату проник робкий свет, я вдруг увидел, как он состарился за последние годы. Ему было чуть больше сорока, но выглядел он на все шестьдесят.

Он, наконец, посмотрел на меня, и я увидел, что его лицо приобрело никогда раньше не появлявшееся выражение.

– Оставьте меня наедине с моим сыном, - попросил он, и я заметил, что его голос еще сохранил следы аристократического презрения. Когда все, включая Стюарта, покинули нас, он снова сосредоточил взгляд на мне. Я молча стоял, не зная, что сказать.

– Прошло много времени, Терренс, - начал он.

– Да, действительно, сэр, - сухо сказал я.

– Ты вырос, - тихо продолжал он. – Должно быть, тебе уже двадцать.

– Я думал, вы уже и не помните, сэр, - ответил я.

– Я помню гораздо больше, чем ты можешь себе представить, сын, - с внезапным блеском в глазах добавил он. – Еще я много слышал. Знаю, что ты преуспел в своем сценическом ремесле, - сказал он с легкой насмешкой в последних словах, пробуждая тем самым мое старое негодование.

– Я не так богат, как вы, но я независим. Все, что у меня есть, я заработал своим трудом, - гордо, но с оттенком упрека ответил я, тут же пожалев о своих словах, когда заметил в его глазах дымку печали.