Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания
Шрифт:
Тошнило весь корабль. Пахло тоже соответственно. А сверху все было присыпано мусором, который повылетал и повыпал из всех тех местечек и закоулочков, куда не могла, а то и не хотела добраться рука матроса. Наш чистенький, свеженький и ухоженный корабль превратился в некое подобие самой грязной общественной уборной на Курском вокзале столицы в начальный период капитализации страны. Допрыгав через эти лужи желудочного сока до 5-бис отсека и пару раз с размаху впечатавшись в ракетные шахты ребрами, я, наконец, добрался до курилки. Там восседал изгнанный из кормы замполит, курил и сильно матерился. Сам он, имея за плечами богатый надводный опыт, от качки не страдал, но когда, покинув корму, направился прямиком в каюту, то застал, по его словам, «торжественный бенефис психологического желудка». На учения к замполиту подселили, естественно, «брата по оружию», флагманского психолога, который, судя по всему, последний раз в море выходил в далеком детстве, с папой на лодке, на пруду. Психолог, страдая профессиональным для всех политвоспитателей чувством постоянного голода, умудрился просидеть в кают-компании ужин и вечерний чай со всеми сменами, и с ними же всеми перекусить. И когда началась бортовая качка,
Теперь зам, справедливо опасающийся идти в центральный пост, не мог спрятаться и в каюте, а потому вынужден был шататься по отсеку как неприкаянный. Выкурив в реактивном режиме пару сигарет, я покинул стенавшего зама и рванул в кают-компанию за какой-нибудь снедью. Проделав ряд акробатических упражнений и чудом не улетев на нижнюю палубу, я добрался до кают-компании и обалдел. Такого я еще не видел.
В кают-компании была картина поистине неописуемая. По палубе переливались потоки воды, таща за собой горы тарелочных осколков, подстаканников, лохмотья творога, сыра и прочих остатков завтрака, снесенных со стола качкой. Вместе с ними перекатывались и стулья, собравшиеся в одну, заплетенную кучку, с каждым наклоном все сильнее бившуюся о столы и переборки. Телевизор чудом висел на ремнях, и один из вестовых, балансируя, изо всех сил старался привязать его дополнительно, чуть ли не взлетая при очередном наклоне корабля. В гарсунке же была картина погрома в посудной лавке. Вестовые, измученные непрекращающимся накрыванием столов для четырех смен, естественно, все проспали, и теперь вся посуда присутствовала на палубе в виде разных по форме и величине черепков. Все это было щедро разбавлено вилками, ложками, ножами и прочим буфетным реквизитом. В холодильнике тем не менее нашлась пара бутербродов, оставленных неизвестно для кого, зажав один из них во рту, а другой в руке, я направился обратно на пульт.
В какие-то мгновения корабль неожиданно переставало качать. Успев за это время перебраться в 5-й отсек, я обрадовался возможности спокойно добежать до своего кресла, но после минутной передышки корабль внезапно практически положило на правый борт. Потеряв палубу под ногами и почти летя на дверь каюты старпома, я услышал крик вахтенного отсека, который в этот момент заходил в свою каюту на левом борту, и, повернув голову, увидел доселе невиданную мной картину.
Откуда-то с левого борта вместе с мусором, какими-то щепками и бумагами параллельно мне летели две огромные зубастые крысы, а между ними, едва не касаясь их серых шкур, летел и дико орал корабельный кот Клапан. Шерсть у него стояла дыбом, ужас сквозил во всех телодвижениях меланхоличного от природы кота, и даже ударившиеся в сантиметрах от него о стенки шахты крысы явно не волновали обезумевшее животное.
Я знатно приложился об дверь каюты и зацепился за какой-то трубопровод, ожидая такого же броска, теперь уже на левый борт, но корабль, зависнув ненадолго, медленно встал на ровный киль. Я сразу рванул в четвертый отсек, успев отметить краем глаза, что вахтенный пятого отсека очень уж бережно придерживает правую руку и зовет кого-то снизу. В четвертом отсеке, на центральном проходе, заваленном всем, чем возможно, сидел мичман Макаров с окровавленной головой, пытаясь зажать кровь куском белоснежной бязи. И еще везде звенели все возможные виды предупредительной и аварийной сигнализации. Не останавливаясь, я все же успел до нового наката проскочить на пульт, где, судя по всему, было тоже «весело».
— Блин, Борисыч, ты не охренел?! Тут крен за 50, а ты гуляешь столько!
Новожук, недовольно морща усы, уступил мне мое кресло, и едва я успел усесться, как корабль ухнуло на правый борт.
— Твою мать, зашкалило!
Вцепившись в подлокотники, я кинул взгляд на кренометр. Он был зашкален до упора. То есть крен был около 60 градусов. Повисев так несколько секунд, корабль нехотя вернулся в нормальное положение, и что самое удивительное, накренился на левый борт совсем немного. Взвыло и зазвенело все, что могло. Мичман Мотор, распластанный на «Каме», щелкая тумблерами, доложил в центральный пост.
— Центральный — «Кама». Начало падать сопротивление изоляции сетей.
Над «Камой» сразу завис комдив два, и вместе с Мотором, перебивая и перекрикивая друг друга, начали руководить кормовыми электриками. У нас тоже хватало дел. Тем не менее установка с наполовину отключенными и заблокированными аварийными сигналами работала достойно, и корабль уверенно шел вперед, несмотря ни на что. В 10.23 нас снова положило на правый борт так, что опять зашкалил кренометр. Когда корабль выпрямился, из центрального поста на связь вышел адмирал Тимоненко.
— Новожук, сколько можем выжать надводного хода?
Комдив, уворачиваясь от летящего на него журнала, бодро ответил:
— Попробуем полный, товарищ адмирал!
Тимоненко помолчал пару секунд.
— Давайте! Белов, Хопряков, внимательнее, не завалите защиту. Надо вытянуть. Пока погружаться не можем. Работайте!
Ход мы дали. Корабль, предназначенный для большого хода под водой, в надводном положении шел тяжело, под постоянными ударами волн в левый борт. В 10.28 нас снова завалило на правый борт, и не успевший схватиться за что-нибудь комдив два вместе со шнуром и гарнитурой «Каштана» перелетел через мою голову и со всего маха приложился спиной и шеей об пультовскую дверь. Вскочил он довольно бодренько, хотя по его затылку тоненькой струйкой стекала кровь, и сразу прилип к «Каме», продолжая что-то кричать в корму. В 10.46 нас совершенно неожиданно положило не на правый, а на левый борт. Все, что слетело, перевалилось и пересыпалось к этому времени на правый борт, вновь поднялось в воздух и полетело обратно, вместе с незакрепленным теперь уже Новожуком, прямо на меня. Кроме мусора, обсыпавшего меня с ног до головы, и Новожука, приземлившегося ко мне на колени, в перемещении от борта к борту приняла участие одинокая пультовская крыса. Она пролетела мимо наших лиц с каким-то непонятным звуком, и сразу скрылась в кабельных трассах. В 11.01 нас снова кинуло
на левый борт, но не так сильно, зато с чувствительным дифферентом на корму, что снова вызвало массу предупредительной сигнализации, на обоих пультах. Но защита не падала, и мы давали максимально возможный ход. В 11.27 механик из центрального едва успел предупредить, что меняем курс, и снова попадем под бортовую волну, как нас опять положило на правый борт и снова за уставку кренометра. В 11.32 на пульт в момент очередной покладки на правый борт попытался войти старлей Горлохватов, сбежавший из рубки связи в наш гальюн. Получив дверью точнехонько в лоб и порцию мелкодисперсного мусора в лицо, он все же забрался к нам и сообщил, что КШУ прервано. Все корабли выгоняют в море, а эсминец «Бесповоротный» так вообще сорвало с якоря, и на нем пожар в арсенале. Потом Горлохватову стало снова не по себе, и он опять рванул в гальюн, вытравливать остатки завтрака.Следующие два часа мы добросовестно перли в надводном положении, но, слава богу, уже не с такой амплитудой крена. Конечно, корабль снова и снова клало то на левый, то на правый борт, но уже максимум на 30–40 градусов, что после пройденного казалось сущей ерундой. Наконец, в 14.46 раздалась команда, которую все уже и не ждали:
— По местам стоять к погружению!
Наверное, большинство экипажа никогда не погружалось с такой нескрываемой радостью и общим ликованием. Кормовые отсеки в нарушение всего радостно докладывали по нескольку раз, что не просто готовы, а счастливы уйти на глубину и оставаться там подольше. Только на 120 метрах глубины волнение снизилось практически до нуля, хотя иногда корабль все же немного подрагивал, словно от страха, перед этой неласковой водной поверхностью. На удивление, эти многочасовые качели закончились без людских потерь и фатальных отказов техники. Пара-тройка разбитых носов, десятка полтора пусть серьезных, но ушибов, а не переломов и неисчислимое количество синяков на личном составе, плюс утопленная шапка командира — все-таки не самая большая плата за испытанную напасть. Корабль приводили в порядок около трех часов: мыли, драили и снова мыли. Но все равно еще несколько часов в отсеках витал тот самый запах, который ассоциируется с грязной и беспощадной пьянкой, а на обед и последовавший сразу за ним ужин не пришли человек тридцать, до сих пор не рискнувших после пережитого что-либо отправить в желудок. Через полтора суток во время сеанса связи выяснилось, что из-за стихии едва начатое КШУ перенесли на 3 апреля, а все это время мы должны бродить по полигонам. Известие вызвало огромную моральную изжогу у Тимоненко, вследствие чего для восстановления собственного психологического баланса он сразу устроил смотр корабля, после которого содержание ракетного подводного крейсера был признано крайне неудовлетворительным, что немного успокоило адмирала и разрядило обстановку.
КШУ мы отходили без замечаний, доблестно изобразив все стратегические силы Северного флота. Следы урагана в базе были видны на каждом шагу, да и трудно не заметить наполовину выброшенные на камни буксиры, разбитые в клочья баркасы и лодки и притопленные плавпирсы. Поселку тоже досталось, начиная от оборванных проводов, отключения света и воды и кончая вынесенными ветром окнами домов и оборванными крышами. Но разрушения оказались не фатальными, все довольно быстро восстановили, а в моей памяти почему-то более всего отложилась феерическая картина летящих в одной стае крыс и кота.
И наши имена узнает вся страна…
В любых условиях иметь возможность быстрого гашения цепной ядерной реакции.
исключить самопроизвольный выход ядерного реактора в критическое состояние.
Что такое ядерный реактор? Кто-то, причастный, знает, и прочитав вопрос, только ухмыльнется. Кто-то начнет припоминать школьный курс физики и статьи в газетах. Так вот, чтобы вам было понятно, о чем пойдет речь дальше, сначала попытаюсь ответить на этот вопрос. Просто, доходчиво и даже примитивно, адресуясь даже к махровым дилетантам.
Реактор — это котел. Самый простой котел, скорее, даже скороварка, с герметичной крышкой, под ней вода кипит и кипит, создавая пар, который дальше идет вперед на лопасти турбин и еще в массу устройств, что уже, собственно, не так важно. Важен сам факт котла и то, что его греет. Скороварка закипает на плите. И плита греет ее снаружи. А реактор закипает изнутри. Как электрический чайник. Только вместо нагревательного тэна в реакторе чуть более сложные элементы. Это компенсирующие решетки — попросту Кр — и сборка из тепловыделяющих элементов. Не очень верно, скорее, даже неправильно, но для простоты будем считать, что именно КР и греют котел, но не просто одним своим присутствием. Они подвижны. Когда они внизу, на самом дне, котел холоден и спокоен. Но как только начинаешь их поднимать, котел начинает греться, и чем выше, тем сильнее. Но в отличие от чайника этим все не кончается, ядерный реактор — все же не котелок на костре. Есть еще катающиеся вверх и вниз элементы, автоматические регуляторы — АР в обиходе. Можно было бы и без них, как бывает в огромных реакторах электростанций, но у нас они есть и регулируют массу всяких параметров, от равномерности нагрева до точности задаваемой мощности реактора. И последний, самый важный элемент нашего котла — это стержни аварийной защиты, АЗ. Это то, что глушит реактор в считанные мгновенья и напрочь прекращает процесс нагрева. Это как подушка безопасности в автомобиле, выключатель света в гальюне или защелка на бюстгальтере у женщины, то есть все то, что срабатывает мгновенно, быстро и неизменно с хорошим результатом. Самое главное, что реактор устроен так, что ни КР, ни АР невозможно поднять даже на 1 миллиметр вверх, пока стержни АЗ внизу. Это все сделано на аппаратном уровне, продублировано механически и автоматически и закреплено в массе инструкций и страшилок. И чтобы начать разогрев котла, надо сначала поднять вверх все стержни АЗ, а уж потом начинать поднимать все остальные. А если хочешь «выключить» реактор, то выключатель — это АЗ, их только надо сбросить вниз, одним нажатием пальца, и реакция прекратится, а КР и АР начнут медленно катиться вниз, после чего все остывает, и что самое главное, нет жертв среди личного состава и гражданского населения.