Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания

Окончательный итог подвел все тот же неутомимый матрос Нурмангалиев, изрекший коротко, но емко:

— Совсем, билят, зама шоколадный стал.

Еще сутки до прихода в базу 5-бис отсек вентилировался всеми доступными способами. Николай Иванович отмывался часа два, израсходовав немереное количество корабельного мыла и все свои одеколоны и шампуни. Попутно трюмные около часа драили гальюн, а после того, как замполит покинул сауну, еще пару часов и ее. После швартовки корабля на докладе командир деликатно, не упоминая фамилий и должностей, напомнил всем о необходимости освежить свои знания общекорабельных систем, в особенности правил эксплуатации корабельных гальюнов. Заместитель, благоухающий одеколоном, сидел, потупив глаза и стараясь никак не реагировать на сдержанные улыбки, бросаемые на него командирами боевых частей. Но все же надо отдать должное обгаженному в буквальном смысле замполиту, который после всего этого ни на кого не обозлился, а уже через некоторое время даже сам смеялся, когда где-нибудь в офицерском кругу вспоминали эту историю с его участием. А еще через полгода он благополучно ушел на пенсию, больше не запомнившись ничем выдающимся, кроме прозвища «Шоколадный замполит».

Самое простое КШУ

на ПУ ГЭУ весело перемигивались красные лампочки аварийной сигнализации.

Из корабельной стенгазеты. БЧ-5

Как всегда, война подкралась незаметно. К 27 марта добрая треть моего экипажа уже месяц просиживала штаны, будучи прикомандированными к экипажу капитана 1 ранга Винтореза. В эту зиму нашу головную старушку серии 667 БДР, загоняв напоследок до убитого состояния, тихо и мирно перевели в отстой с сильно урезанным первым экипажем, а наш экипаж в полном составе переназначили и сделали первым экипажем самого свеженького корабля, пришедшего буквально пару месяцев назад со среднего ремонта. Его притаранил из Северодвинска могучий каперанг Винторез, несколько последних лет просидевший со своим экипажем на заводе и по этой причине разленившийся и отвыкший от реальной флотской действительности. Сам Винторез был самым старым и опытным командиром на дивизии, занимавшим свою должность минимум вдвое больше, чем любой другой, но по ряду разнообразных причин так и не выросший даже до уровня заместителя командира дивизии. Как и положено, несколько лет ремонта на заводе, в Северном Париже, деморализовали и развратили экипаж по полной программе. За эти годы часть народа попереводилась кто куда, а остальные вспоминали родную базу как что-то очень далекое и суетливое. Половина офицерского состава сменилась, и в базу пришел экипаж с лейтенантами и даже старлеями, еще ни разу не бывавшими не то чтобы в море, а даже в Гаджиево.

Командование встретило корабль с распростертыми объятиями, сразу доукомплектовав его за счет первого экипажа, то есть нас, и назначило корабль самым дежурным стратегическим велосипедом флотилии. Сначала экипаж прогоняли по всем мыслимым и немыслимым задачам, потом торжественно отправили на боевую службу, потом погоняли по морям еще месячишко в воспитательных целях. После чего прислонили к пирсу и начали плющить совместно с винторезовцами уже и наш экипаж по сдачам береговых задач, чтобы винторезовцев наконец освободить и отправить в долгожданный отпуск. Теперь наш новый, сверкающий чистотой и свежестью корабль содержал один экипаж, а второй ежедневно топтал его, «вспоминая», что и как надо делать, правда, не в реальной обстановке, а, скорее, при береговой проверке.

Числа 25-го стало известно, что штаб флота задумал провести грандиозное КШУ с привлечением всех сил флота. Само собой, оказалось, что стратегические силы флота будет изображать наш корабль, а флотилия решила под шумок еще и зачесть моему экипажу пару морских задач, вследствие чего утром 27 марта после команды «Всем вниз, приготовится к вводу ГЭУ в действие!» на борт вместе с винторезовцами спустились еще 56 человек нашего экипажа, не считая нашего адмирала Тимоненко, кавторанга Кроликова — флагманского РТС, флагманских штурмана и связиста и каперанга — посредника из штаба флота. Кроме них еще загрузились два особиста, один наш, другой незнакомый, что тоже говорило о серьезности мероприятия, и как бы в довесок, для хохмы, добавили еще одного блаженного офицера, пребывающего в недавно введенной штатной должности психолога флотилии. Был он в звании капитана 3 ранга, худощав до той степени, что оставляла впечатление общей недокормленности, и вдобавок был неестественно весел, общителен и прилипчив, да так, что его хотелось сразу и бесповоротно послать куда подальше.

Естественно, корабль, принявший к себе на борт дополнительно еще шесть десятков людей, оказался переполненным дальше некуда, сразу образовалась четвертая смена для приема пищи, а во многих каютах сон стал предполагаться только по очереди. Тем не менее суета, сутолока и беготня совсем не помешала спокойно и вовремя завести установку и, отшвартовавшись ближе к вечеру, покинуть родную базу и кинуться рыскать по полигонам в ожидании сигнала к более конкретным действиям. В течение следующих полутора суток мы всплывали, погружались, усиленно воевали с псевдовзрывами и фантасмагорическими пожарами, попутно занимаясь всеми возможными отработками корабельных мероприятий и оттачивая организацию малых и больших приборок. К вечеру 28-го числа мы всплыли и успокоились, ожидая команды «Фас!». Только вот чем-то раздраженный Тимоненко, сидя в центральном посту, неожиданно заявил, что вентилятор на пульте ГЭУ, дует так, что ему сквозит по ногам и, вызвав меня по «Каштану», категорически запретил его запускать, чем вогнал меня в полное недоумение: как наш внутренний вентилятор может дуть ему на верхнюю палубу? Сменившись в «ноли», я попил чайку, поднялся наверх в рубку перекурить и, подышав свежим воздухом вперемешку с дымом, с чистой совестью отправился спать. Погода для конца марта стояла великолепная, все КШУ проходили по одному сценарию, предсказуемому до тошноты, и я был уверен, что через 2–3 суток мы благополучно отшвартуемся у плавпирса № 9, где последние месяцы стоял наш пароход.

Проснулся я внезапно, сначала даже не поняв, что происходит. Еще с закрытыми глазами я понял, что шум, который меня разбудил, идет не откуда-то извне, а рождается прямо рядом со мной. Спал я, как, впрочем, и все на таких выходах, не раздеваясь, поэтому вскочил сразу, однако, не успев разлепить глаза, неожиданно для себя оказался сначала распластанным по переборке, а потом моментально брошенным назад на шконку. Нас качало, да так лихо, что с непривычки бросало от борта к борту, а шум, разбудивший меня, был самого прозаического происхождения. Просто все, что могло, в нашей каюте упало. Все незакрепленное: все фуражки на шкафу, шмотки, книги, чашки, ложки, тетради из секретера, а сверху еще и чайник, обильно поливший это все водой, вкупе с заваркой из маленького чайника. Вот во все это хозяйство я и влетел босыми ногами, пару раз шваркнувшись о переборку. Корабль, как я уже сказал, так могуче кренило с борта на борт, что пока я кое-как пришел в себя после сна и нашел хоть какой-то центр равновесия, меня еще пару раз крепко приложило к переборкам.

Потихоньку приноровившись, я понял, что никакой тревоги нет, взглянул на часы, тихо матернулся и начал собирать разбросанное имущество, запирая по шкафам и закрепляя, насколько возможно. Было 05.50, и я еще добрый час мог со спокойной совестью давить на массу. После приборки каюты, я с балетной грацией умылся, изрядно наплескав на себя воды и перемазавшись зубной пастой. Постепенно коридор офицерской палубы начал наполняться народом, живо обсуждавшим неожиданно свалившуюся на корабль бортовую качку. На самом деле швыряло нас не так уж сильно, просто, как всегда, к этому никто не оказался готов, и обсуждение вертелось только вокруг личных потерь в виде разбитой посуды и испорченной документации. Начался завтрак, прошедший в веселой езде кресел по всей кают-компании, матерщины по поводу облитых рубах и раскиданных по палубе кусков масла и сыра. Прибежавший на завтрак старпом, побалансировав со стаканом кофе, успел сообщить, что переходим из полигона в полигон в надводном положении и что наверху крепчает. После перекура, на разводе, колыхающемся от борта к борту, эту информацию подтвердили приказом о срочной проверке закрепления всего возможного в отсеках по-походному.

На пульте ГЭУ все было как обычно, а запрещенный к пуску вентилятор ко всему прочему создал такую сонно-тягучую атмосферу, которую не смогла разогнать даже качка. Сменили спокойно, и все поплыло в привычном русле, только вот было трудновато улежать на комдивовской шконке. К тому же, на мой взгляд, качка понемногу усиливалась.

А в 08.43 начался кошмар. То ли корабль немного поменял курс и попал под волну, то ли наверху и вправду было уже очень неспокойно, но совершенно неожиданно после размеренных колебаний корабль резко накренило на правый борт на 30 градусов. Все снова посыпалось, и даже мы сами повылетали из кресел. Кое-где начала звенеть предупредительная сигнализации, которую сразу отключили, но больше отдыхать не пришлось. Подводная лодка все больше раскачивалась. А с учетом практически полного надводного хода и бортовых ударов волн и ветра, амплитуда качания корабля уже чувствовалось и по приборам, а у кого-то и по состоянию желудка. Оператор правого борта Игорь Арнаутов позеленел, потом пожелтел, а минут через пять уже извергал завтрак в гальюне.

09.15. Корабль бросило на правый борт с креном 38 градусов. Не успели мы обсудить этот новый рекорд, как у меня на борту сработала защита ГТЗА по падению давления пара в главном паропроводе. Естественно, защиту взвели моментально, но после этого стало уж совсем весело. Теперь звенело и тренькало, не переставая. Вся энергетическая установка корабля, предназначенная для работы в спокойных глубинах океана, закапризничала на бушующей поверхности. Слетали уровни и срывало насосы, датчики температур различных сред выдавали аварийные сигналы, один за другим. Пока не объявили тревогу мы с Арнаутовым срочно дали команду в корму, заводить аварийные уставки датчиков подальше, а где нельзя, датчики просто отключать, невзирая ни на что. Наконец объявили тревогу, и когда все сбежались, позеленевший до состояний стодолларовой купюры Арнаутов уполз в свой второй отсек, прикрывая рот ладошкой. Комдив Новожук, дожевывающий бутерброд и совершенно не реагирующий желудком на волнение, сообщил, что наверху практически ураган. У командира Винтореза сорвало шапку и унесло в море, молодого штурманенка и матроса на мостике при очередном крене вынесло за борт, благо они были уже привязаны, а потому отделались только диким испугом, ушибами, ссадинами, ну и промокли попутно. А уж по самому кораблю страшно стало ходить. Почему, он уточнить не успел, потому что начало срывать конденсатные насосы, и все наше внимание переключилось на связь с кормой. Пару минут неразберихи создал неведомыми путями оказавшийся в корме замполит, недавний надводник, который по своему глобальному незнанию техники выдал на пульт одну из команд, навсегда остающихся в памяти народа:

— Пульт, срывает конденсатники, вязать их!

Наверное, он хотел привязывать насосы к чему-то, но, слава богу, из машины поднялся старшина команды турбинистов Птушко, и мягко, но очень категорично попросил замполита не препятствовать осуществлению боевой связи между отсеком и пультом и вообще покинуть турбинные отсеки, а то всякое бывает.

Качать не переставало, и я попросил Новожука сесть вместо меня за пульт, а сам побежал перекурить и чем-нибудь перекусить. Природа наградила меня очень неплохим вестибулярным аппаратом, с одной особенностью: во время качки у меня всегда просыпался звериный аппетит, а не наоборот, как у большинства млекопитающих. Вот я и помчался в курилку, бросаемый из стороны в сторону. И тут-то я и увидел то, что не успел рассказать Новожук.

Верхняя палуба третьего отсека была забрызгана, точнее, залита вытошненным завтраком, и судя по объему, завтраком не одного человека. Все это переливалось и перекатывалось от борта к борту вместе с вылетавшим из всех закоулков мусором, начиная от аварийного имущества и кончая какими-то ботинками и древними вахтенными журналами. У трапа, ведущего в центральный пост, тошнило флагманского связиста, который враскоряку зацепившись за перила, чтобы не расшибиться, умудрялся невероятным образом обнимать ведро так, что его голова была практически внутри, и оттуда раздавались только утробные звуки, сопровождающие этот нелегкий процесс. По мере следования в 5-бис отсек я имел повод лишний раз убедиться в том, что подводники — существа нежные, и физиологически стоят особняком в славных рядах военно-морских родов сил.