Страх — это ключ

По залу прокатился гул голосов, и снова наступила мертвая тишина, звук упавшей иголки показался бы громом.

— Убийца полицейских. — Шериф облизнул губы, посмотрел на Моллисона и шепотом повторил. — Убийца полицейских. Его вздернут за это в Англии, да, судья?

Судья снова взял себя в руки:

— В юрисдикцию настоящего суда не входит…

— Воды! — это был мой голос, и даже мне он показался хриплым. Я сильно наклонился над барьером скамьи подсудимых, слегка покачиваясь и держась за него одной рукой, а другой промокая носовым платком лицо. У меня было достаточно времени, чтобы придумать это, и, думаю, выглядело все так, как мне хотелось, — по крайней мере, я надеялся на это.

— Мне… кажется, я сейчас упаду в обморок. Нет ли… нет ли воды?

— Воды? — в голосе судьи слышалось полу-нетерпение — полу-сочувствие. Боюсь, что нет.

— Там, — проговорил я, задыхаясь, и слабо махнул рукой вправо от охранявшего меня полицейского. — Пожалуйста!

Полицейский глянул в том направлении — я бы сильно удивился, не сделай он этого, и я с поворотом ударил его левой рукой в низ живота. Десятью сантиметрами выше и удар пришелся бы по тяжелой медной пряжке его ремня; в этом случае мне пришлось бы заказывать где-нибудь новые костяшки пальцев. Крик парня еще не успел затихнуть, а я уже выхватил из его кобуры кольт. Пистолет смотрел в зал еще до того, как полицейский осел на пол, кашляя и задыхаясь от боли.

Сделав несколько шагов к народу, я быстро оглядел все помещение. Человек с перебитым носом уставился на меня в изумлении, челюсть его отвисла и изжеванный окурок сигары прилип к нижней губе. Блондинка вся подалась вперед, широко раскрыв глаза и прикрыв ладонью рот. Судья больше не был судьей — он напоминал восковую фигуру: застыл в своем кресле, как будто только что вышел из-под руки ваятеля. Секретарь, репортер и дежурный у двери также напоминали статуи. Школьницы и присматривавшая за ними старая дева всё также смотрели на происходящее круглыми глазами, но любопытство на их лицах сменилось страхом. Губы у ближайшей ко мне школьницы дрожали казалось, она сейчас заплачет или закричит. Я смутно надеялся, что она не закричит, но мгновение спустя понял, что это не имеет значения — так как в самые ближайшие минуты в зале все равно воцарится невообразимый шум.

Шериф не был безоружным, как мне раньше показалось, он тянулся за пистолетом. Но делал это не так резко и стремительно, как шерифы в фильмах моей юности. Длинные свисающие полы его куртки и подлокотник плетеного кресла мешали, и ему понадобилось целых четыре секунды, чтобы дотянуться до рукоятки пистолета.

— Не делайте этого, шериф, — быстро проговорил я. — Пушка в моей руке направлена прямо на вас.

Но его храбрость или безрассудство, казалось, были обратно пропорциональны его росту. По его глазам и крепко стиснутым пожелтевшим от табака зубам было видно, что его ничто не остановит, за исключением одного. Вытянув руку, я поднял револьвер на уровень глаз, — в точную стрельбу от бедра верят только дураки, — и когда шериф поднял руку с пистолетом, я нажал на курок. Раскатистый грохот выстрела кольта, многократно отраженный и усиленный стенами небольшого зала суда, заглушил все остальные звуки. Кричал ли шериф, попала пуля в руку или в пистолет этого никто не мог сказать. Все видели только как правая рука и вся правая сторона тела шерифа конвульсивно дернулись, пистолет, крутясь, полетел назад и упал на стол рядом с блокнотом перепуганного репортера.

Я же в это время уже наставил кольт на человека у дверей.

— Присоединяйся к нам, приятель, — позвал я его. — Похоже, тебе в голову пришла мысль позвать на помощь. — Я подождал, пока он дошел до середины прохода, затем быстро развернулся, услышав шум за спиной.

Торопиться не было нужды. Полицейский поднялся на ноги, но это все, что можно было о нем сказать. Согнувшись почти пополам, он одну руку прижал к солнечному сплетению, вторая же свисала почти до пола. Он закатывался в кашле, судорожно пытался вздохнуть, чтобы унять боль. Затем почти выпрямился — на лице его не было страха, только боль, злоба, стыд и решимость сделать что-нибудь или умереть.

— Отзови своего цепного пса, шериф, — грубовато потребовал я. — В следующий раз он может действительно сильно пострадать.

Шериф злобно посмотрел на меня и процедил сквозь стиснутые зубы одно-единственное непечатное слово. Он сгорбился в кресле, крепко сжимая левой рукой правое запястье — все свидетельствовало о том, что его больше заботила собственная рана, а не возможные страдания других.

— Отдай мне пистолет, — хрипло потребовал полицейский. Казалось, что-то перехватило ему горло, и ему было трудно выдавить из себя даже эти несколько слов. Пошатываясь, он шагнул вперед и теперь находился менее чем в двух метрах от меня. Он был очень молод — двадцать один год не более.

— Судья! — требовательно сказал я.

— Не делайте этого, Доннелли! — Судья Моллисон оправился от первоначального шока, заставившего его оцепенеть. — Не делайте этого! Этот человек — убийца. Ему нечего терять, он убьет еще раз. Оставайтесь на месте.

— Отдай мне пистолет. — Слова судьи не оказали на полицейского никакого воздействия. Доннелли говорил деревянным голосом без эмоций голосом человека, чье решение уже настолько вне его, что это уже не решение, а единственная всепоглощающая цель его существования.

— Оставайся на месте, сынок, — тихо попросил я. — Судья правильно заметил — мне нечего терять. Еще один шаг, и я прострелю тебе бедро. Доннелли, ты представляешь, что может сделать свинцовая пуля с мягкой головкой, летящая с небольшой скоростью? Если она попадет в бедренную кость, то разнесет ее вдребезги, и ты будешь всю оставшуюся жизнь хромать, как я. Если же она разорвет бедренную артерию, ты истечешь кровью… — Дурень!

Второй раз зал суда потряс выстрел кольта. Доннелли упал на пол, схватившись обеими руками за бедро, и смотрел на меня с непониманием, изумлением и неверием.

— Ну что же, всем когда-нибудь приходится учиться, — проронил я и посмотрел на дверь — выстрелы должны были привлечь внимание, но пока там никого не было. Правда, меня это и не тревожило — кроме набросившихся на меня в «Ла Контессе» двух констеблей, временно непригодных к несению службы, шериф и Доннелли составляли всю полицию Марбл-Спрингз. И все же промедление было бы глупым и опасным.

— Далеко ты не уйдешь, Толбот, — процедил сквозь зубы шериф. — Через пять минут после твоего ухода каждый слуга закона в округе будет разыскивать тебя, а через пятнадцать тебя начнут разыскивать по всему штату. — Гримаса боли исказила его лицо. — Разыскивать будут убийцу, Толбот, вооруженного убийцу, поэтому у них будет приказ убить тебя.

— Послушайте, шериф… — начал было судья, но шериф не дал ему продолжить.

— Извините, судья, он мой. — Шериф посмотрел на стонущего полицейского. — С того момента, как он взялся за оружие, он — мой… Далеко тебе не уйти, Толбот.

— Приказ убить, да? — произнес я задумчиво и оглядел зал. — Нет-нет, о мужчинах и речи не может быть — у них может возникнуть тщеславное желание заработать медаль…

— О чем, черт возьми, ты говоришь? — требовательно спросил шериф.

— И не школьницы-истерички… — пробормотал я, покачал головой и посмотрел на блондинку. — Простите, мисс, но это будете вы.

— Что… что вы имеете в виду? — Возможно, она испугалась, а может, лишь притворилась. — Чего вы хотите?

— Вы же слышали, что сказал «Одинокий рейнджер»: как только полицейские увидят меня, они начнут стрелять. Но они не станут стрелять в женщину, а особенно в такую хорошенькую. Я в тяжелом положении, мисс, и мне нужен страховой полис. Вы им и будете. Пойдемте.

— Черт возьми, Толбот, вы не можете сделать этого! — испуганно прохрипел судья Моллисон. — Невинная девушка, а вы собираетесь подвергать ее жизнь опасности.