Странные сближения
Шрифт:
— Вспомните хоть кто-нибудь! Я чувствую, что это важно!
— Вернёмся к допросу! — Якушкин пытался перекричать Француза.
— Я требую, вспомните!
— Хорошо, я помню, — кивнул Орлов. — Стул был у бюро.
Из этого должно было что-то следовать, но Пушкин не мог понять, что. Перед глазами возникала комната Аглаи Давыдовой, её огромная кровать, и снова — горящий секретер и стул перед ним.
1) Ворую ключ
2) Зачем-то приставляю стул к секретеру (сесть захотелось, что ли? Так ведь времени ведь нет рассиживаться)
3) Открываю шкатулку и читаю письма
4)…
— Что вы там шепчете?
Как
— Александр Сергеевич!
Пушкин очнулся от лёгкого удара тростью по ноге.
Раевский, сидя в кресле, насмешливо глядел на Француза. Остальные, собравшиеся у окна, наблюдали за Пушкиным с некоторым опасением.
— Бегаете, руками машете, бормочете, — сказал Якушкин. — Все признаки помешательства. Вы так от правосудия ускользнуть решили?
— Он так думает, — успокоил Раевский. — Господа, мы оба голословны. Вы не сможете найти доказательства нашей вины, мы не сможем убедить вас в своей невиновности. Что делать будем?
— Допросим несчастную Аглаю, — вздохнул Орлов. — Думаю, на этот раз она расскажет, как вы, Раевский, принудили её… Или это были вы, Пушкин?
«Какая, однако, выдержка у А.Р., - думал Пушкин. — Сидит, ножкой качает, словно и не рискует ничем. И то правда: чем ему рисковать? Рано или поздно Орлов с компанией поверит, что ни Пушкин, ни Раевский поджигателями не являются. Разойдутся, извинившись и стыдясь показываться друг другу на глаза. Что Раевскому это всё? Его дело — помогать Французу в поисках шпиона. А если планы вступить в тайное общество полетели к чёрту из-за чьих-то идиотских подозрений, пострадает от этого только сам Француз».
— Кому вы собирались передать письма? — допытывался Якушкин. — Полиции? Самому императору? Пушкин, вы же были свободомыслящим человеком! Я же…
— Иван Дмитриевич, — одёрнул Якушкина Орлов, и тот заткнулся.
Что же это были за письма? Они касались тайного общества, но неужто были настолько нужны… кому? И почему там был стул?
— У меня есть предложение, — Пушкин залез на биллиардный стол, пошарил в лузе и вынул оттуда полупустой кисет. Нужно было покурить и успокоиться. — Утром я постараюсь назвать вам виновного в пожаре. Если это случится, и названный мной подтвердит мои слова — мы с Александром Николаевичем примем ваши извинения и забудем сегодняшнюю размолвку. Если нет, предоставляю Вам самим разобраться с вашими домыслами, но знайте, что я буду требовать сатисфакции от каждого из вас.
Эти слова вызвали интерес; Орлов отвёл товарищей в угол, и там они шептались, горячо споря. Судя по лицам, жестикуляции и интонациям долетающих голосов, Якушкин вставал на сторону Француза, Орлов старался придерживаться нейтральной позиции, Охотников же был настроен непримиримо.
Александр Раевский одними глазами спросил: «Вы вправду хотите угадать преступника за ночь?» — «А что остаётся?» — «Не знаю» — «Я хотя бы пытаюсь».
Итог совещания был оглашён Орловым пять минут спустя.
— Пусть будет по-вашему, — сказал Орлов. — До рассвета будете находиться в разных комнатах. Выходить нельзя.
— Я пошлю Никиту за едой, — предупредил Пушкин.
Охотников
сдвинул брови:— Под моим наблюдением. И окно я запру снаружи.
Интересно, — отстранённо думал Пушкин, — а он успел уже насладиться обществом Аглаи? Она не могла упустить такого кандидата.
Почему там был стул, почему там был стул, почему…
— …Ежели окажетесь правы, с меня извинения и ящик Нюи. У Александра Николаевича нет собственных предложений?
— Доверюсь другу, — сказал Раевский. — Но учтите, если вы будете и далее упорствовать, вам придётся принять вызов и от меня. Ах да, я верно понял, что остальным домашним, особенно Александру Львовичу, не нужно знать о произошедшем разговоре?
— Разумеется.
— Тогда я готов дождаться утра, — Раевский поднялся.
— Удачи вам, Пушкин, — Орлов сморщился и чихнул. Пушкин раскуривал трубку, и дым тянулся в щели на окне, задевая на лету нос Михаила Фёдоровича. — Я с вами давно знаком, не обманите дружбу.
Охотников беззвучно сплюнул и вышел.
Якушкин хотел что-то сказать, но передумал, посмотрел на Александра долгим взглядом и удалился со всеми.
Пушкин уселся на середине стола, прижав колени к подбородку, выдохнул белое облако и закрыл глаза.
Утро — Якушкин? — дуэль — ошибка Пушкина — снова за стол — играй, Адель — как не стать орехом
Отец и мать меня любили,
И я любила нежно их;
В невинных радостях, в забавах
Часы и дни мои текли.
Первые минуты после пробуждения всегда были для Александра временем особенной внутренней чистоты. Ворочаясь, он ясно сознавал, что впредь не будет писать стихов и гнаться за славою. К чему испытывать это волнение, предшествующее творчеству, к чему тратить время и предаваться потом низкой гордости? Неоконченную поэму Пушкин считал ненужной.
Смешными виделись ему любимые вещи — щегольской соломенный цилиндр, бархатный халат, купленный в Кишинёве, новая трубка, приобретённая там же. Теперь он отрекался от всяких покупок; странным казалось желание обладать мёртвыми предметами.
Сунув ладонь под щёку, он натыкался на бакенбарды и думал, что надобно их сбрить. Он ведь был когда-то другим — счастливым ребёнком, верным другом-лицеистом. Он писал плохие стихи ради смеху, пил для радости, любил для любви. Что же сталось с ним, если он изменил этой светлой жизни? И отчего такая пронзительная белая пустота в груди, и такая лёгкость?
…Проснулся от холода, скорчившись на биллиардном столе среди черновиков, кутаясь в снятый с кресла чехол и чувствуя себя совершенно больным. Во рту остался горький привкус табака, от духоты давило виски.
— Ни роду нет, ни племени в чужой мне стороне-е… — тягуче басил где-то Василий Львович, и эта песня тут же намертво засела в голове Пушкина. Так и напевал потом весь день.
Подёргал дверь, — та была заперта. Александр несколько раз пнул её, и снаружи завозились, зазвенел ключ, и дверь открылась. Пушкина встретил мятый и заспанный Охотников.
— Вы прямо на пороге спали?
— Уснул под утро, — вздохнул Охотников. Ночь успокоила его злость, сейчас он глядел на Пушкина почти дружески. — Назовёте имя или предпочитаете дуэль?