Страшен путь на Ошхамахо

После неторопливой трапезы старик уже готовился рассказать о своем подвиге и торжественно вручить джигитам панцирь, как вдруг услышал спокойный вопрос Нартшу:

– А ты знаешь, уважаемый шоген, что хозяин той блестящей стали, которую ты унес из-под носа Алигоко Вшиголового, сидит с тобой рядом?

Старик в изумлении приоткрыл рот и перевел взгляд с Нартшу на Канболета.

– Вам что, бог помогает? Как вы догадались?

Нартшу рассмеялся:

– Нам твой посох помог.

Старик поднялся с места, выдернул посох из земли, воткнул снова и, покачав головой, направился в темный угол пещеры. Там он раскидал какое-то тряпье и вытащил панцирь.

– Вот он, возьмите…

– Уж и не знаю, чем отплатить тебе, добрый человек за твою услугу, – мягко прогудел могучий бас Канболета.

– Мне по моим заслугам бог воздаст, – смиренно ответил шоген и перекрестился.

– А я думаю, если воздают люди, это, пожалуй, надежнее, – возразил Нартшу.

– Как опрометчивы твои слова! – со стоном воскликнул старый отшельник. – Ведь все сущее на земле носит признак промысла божьего. Неужели вам неясно, что в этом мире ничего не происходит без Его воли и ведома! И каждый – будь то язычник, мусульманин или приверженец единственно истинной религии – религии Ауса Герга – получит свое!

– Любая религия считает себя истинно верной, – вмешался Канболет. – Вот и муллы говорят, что в мире нашем ничего не делается без волеизъявления аллаха. А велика ли разница между христианской и мусульманской верой?

– Прости его, господи! – испугался шоген. – Он сам не ведает, что говорит.

Канболет добродушно усмехнулся:

– Ведаю. А скажи мне, уважаемый христианский мулла, говорится ли в вашем священном китабе, что все иноверцы будут жестоко наказаны?

– Говорится… – слегка растерялся шоген.

– Вот и в Коране говорится: «Не раз пожалеют неверные, что они не сделались мусульманами». Для всех для них уготовано место в аду, не так ли? Спрошу еще: кому ваша религия обещает рай на том свете – самым набожным, самым богобоязненным, правда?

– Правда…

– А теперь я тебе скажу еще один аят из Корана: «Самый достойный перед господином и среди вас тот, кто питает особенно сильный страх божий».

Иуан угрюмо молчал. Он сейчас не чувствовал в себе привычного в прежние времена стремления доказывать свою правоту, убеждать, вести благочестивый спор. Сейчас он думал о том, что вот уйдут гости, и разум его снова зашатается, как одинокое деревце на ветру, и не будет больше ни сил, ни желания воспарить усталым своим умом ввысь, подняться над горами и долинами, окинуть мир пронзительным ясновидящим взором. Да и обладал ли он когда-нибудь крылатым разумом? Видел ли то, чего не видели до него другие? Сумел ли сказать людям слово новое?

А Канболет находил все новые «родственные» черты между разными религиями.

– Христиане ходили военными походами на мусульман с именем бога на устах и крестами на знаменах. Мусульмане тоже не оставались в долгу: объявляли священные войны – джихад или газават – и тоже проливали кровь с именем своего бога на устах. И те и другие, считалось, творили богоугодное дело, когда убивали, жгли, грабили. И те и другие кричали, что действуют во имя истинной веры, во славу господа бога, но при этом не забывали и о себе: награду в виде чужих земель, чужого богатства они хотели получить не на том свете, а здесь, на грешной земле…

– Не надо, – устало попросил шоген. – Хватит. Мне подумать надо. Приезжай как-нибудь еще, тогда и поспорим.

– Хорошо, – согласился Тузаров, – а то я и в самом деле не в меру разболтался.

На прощание Канболет и Нартшу подарили хозяину пещеры новую добротную бурку.

Шоген благодарно кивнул головой, но подумал тоскливо: «Зачем мне эта бурка? Я умру скоро…»

Недалеко от моста через Чегем, уже восстановленного односельчанами Емуза, распрощались с Нартшу.

– Где тебя искать, если надо будет? – спросил Канболет.

Нартшу загадочно улыбнулся:

– Если надо будет, я всегда найдусь сам. Тебя, Тузаров, я больше никогда из виду не потеряю. А теперь поеду. Мои шалопаи ждут меня. – Он приветливо посмотрел единственным своим глазом на Кубати и Куанча. – Больше не играйте в чен [149] с Алиготом. Второй раз это может плохо кончиться. А за своего русского казака не беспокойтесь. Он теперь наш товарищ. Ему у нас нравится, да и деваться этому Жарыче [150] больше некуда. – Нартшу поднял коня на дыбы, развернул его на месте и поскакал в лес.

149

каб. — игра в альчики

150

каб. — Нартшу намеренно исказил русское слово Жихарь и получилось «отбегавшийся»

– Удачи тебе! – прогремел вслед Нартшу медвежий рев Канболета.

Солнце клонилось к закату.

* * *

Нальжан и Сана жили надеждами на возвращение «друзей Псатына», как они стали между собой называть наших героев. После отъезда Канболета они снова перебрались в свой дом и уже успели придать ему уютный вид. В хачеше все блестело чистотой – и висевшее по стенам оружие Емуза, и посуда, и большой медный котел над очагом, где были сложены сухие дрова, готовые в любое время вспыхнуть ярким гостеприимным пламенем.

Тлхукотли из соседнего коаже, попеременно сменяясь, несли охрану дома, делая это ненавязчиво, почти незаметно для хозяек. Они же и коней выгуливали.

Частенько наведывалась бойкая разговорчивая Хадыжа. Она умела отвлечь Сану и Нальжан от грустных размышлений и даже смешила их веселыми былями и небылицами.

Разговоров о том, что будет после приезда «друзей Псатына» (если они и в самом деле приедут), избегали. Пока лишь молили всех богов, имена которых когда-либо слышали, чтоб только «славные эти джигиты» остались целыми и невредимыми. Сана украдкой гадала на ножницах, пытаясь по звуку сдвигаемых колец угадать свою судьбу. Ничего определенного она так и не смогла услышать: только тихий скрежещущий скрип да короткий лязг, вызывающий в ее памяти жуткий блеск обнаженных клинков.

Нальжан знала, что по сравнению с племянницей ее можно считать почти счастливой, и потому она чувствовала себя виноватой перед «бедной девчушкой» и снова, как это бывало и раньше, старалась носить на лице маску излишне суровой невозмутимости. А пока и Нальжан и Сана ложились спать и вставали утром с одной и той же мечтой: вот прогрохочет по жердевому настилу моста дюжина конских копыт, и еще издали узнают они и гордого Канболета, и могучего юношу Кубати, и веселого, доброго Куанча…

И вот, гораздо раньше, чем они ожидали, прогрохотала – не дюжина, а, наверное, дюжина дюжин подкованных копыт по настилу моста и еще издали они узнали в одном из всадников Джабаги из Казанокея… Все остальные были незнакомые.

Сам по себе Джабаги был бы, разумеется, приятным и желанным гостем, но сегодня он сопровождал лицо более важное – Кургоко Хатажукова. С молодой хозяйкой дома и ее юной племянницей князь-правитель беседовал мягко и приветливо, но лишь закончил разговор, помрачнел снова.

Весть о новом разбое предателя Шогенукова, о похищении Кубати – уже почти обретенного сына – дошла, конечно, до Кургоко, но позже, чем до самого последнего пшитля Кабарды. Дело в том, что больший князь ездил в это время в Терский городок – бревенчатый оплот русской державы в устье Тэрча. Он рассказал тамошнему воеводе о стычке с ханским сераскиром и просил поддержки на случай неизбежной теперь войны с крымцами. Однако союзники до сих пор еще переживали последствия недавнего бунта стрельцов и солдат в Астрахани. Просил Кургоко русских фузей и пищалей, огнестрельного зелья и хотя бы одну пушку, но и в этом ему было отказано. Воевода пытался утешить кабардинского князя тем, что подарил ему шубу и шапку на куньем меху.