Страсть Северной Мессалины
Шрифт:
Так что Шкурин заранее был уверен в успехе, когда обещал императрице, что тайна ее будет сохранена. Он поджег свой дом ради этого.
А пока пылал пожар, который так и не удалось потушить, во дворце на свет появился маленький мальчик, которого назвали Алексеем Бобринским и даровали ему графский титул.
Захар Константинович Зотов не мог точно сказать, что там вышло у светлейшего с этим молодым глупцом, Дмитриевым-Мамоновым, каким образом Григорий Александрович его образумил и вдохновил, но кое о чем можно было догадаться по несколько вспухшей скуле молодого человека. Видно было, что вспыльчивый светлейший уродовать красавца не стал, но и гнева своего решил не сдерживать. Но главное, надо было спешить, Зотов это понимал: мало ли кто
– Мне зябко, – сказала она жалобно.
– Не извольте беспокоиться, – ответил истопник. – Сейчас раскочегарю – жарко будет.
И принялся орудовать кочергой в печи.
– Ну как? – обернулся он к государыне – да так и обмер, увидав, что она одеяло сбросила и лежит в чем мать родила.
– Не в той печке да не той кочергой ворочаешь, – сказала с усмешкой.
Истопник оказался молод и сообразителен – на свое счастье.
– Как твоя фамилия? – спросила царица.
– Чернозубов, ваше величество, – смущенно ответил истопник.
– Отныне ты будешь называться Тепловым в память того события, когда согрел свою государыню. Благодарю за прекрасную службу отечеству, господин полковник! Прощайте!
В тот же день Чернозубов получил указ о пожаловании ему потомственного дворянства, фамилии Теплов и десяти тысяч крестьян в Черниговской губернии с повелением немедленно покинуть Петербург.
То, что сие была не досужая выдумка, мог бы засвидетельствовать Зотов.
Причем все подобные истории мигом становились известны при иностранных дворах. Что и говорить, дипломатическая почта форсировалась [8] преотвратительно!
8
Так в описываемое время называли перлюстрацию и дешифровку секретной корреспонденции, отправляемой посланниками в свои министерства иностранных дел. Специалисты в этой области именовались форсерами.
Не далее как на днях Потемкину принесли некий рисунок. На нем была изображена карта Европы. Екатерина, стоя одной ногой в Варшаве, а другой в Константинополе, накрывала всех государей Европы своими широкими юбками, словно шатром. А государи, подняв глаза и разинув рты, дивятся лучистой звезде, которая образует центр. Каждый из них произносит слова соответственно положению и чувствам. Папа римский восклицает: «Иисусе! Какая бездна погибели!» Король польский: «Это я, я содействовал ее увеличению!» И прочее…
Конечно, назначение нового фаворита не заставит гривуазные слухи умолкнуть, но они, во всяком случае, будут крутиться вокруг одной персоны.
Словом, Потемкин спешил. И ничего удивительного, что через несколько дней после неприятного эпизода с картинами Дмитриев-Мамонов снова был введен на поклон в императорские покои, помаячил на светском рауте, удостоился одобрительной улыбки и оживленного блеска глаз государыни, после чего был спешно спроважен в кабинет личного врача Роджерсона, а потом – в покои Анны Степановны Протасовой, которая сменила скандально отстраненную от своих обязанностей Прасковью Александровну Брюс.
Александр стоял перед маленькой, деловитой, пухлой и весьма некрасивой женщиной. Ее подбородок кое-где покрывали черные волоски, а кожа была очень смугла. Анна Степановна носила прозвище «королева Таити» – именно за смуглость. Ходили слухи, что императрица не единожды хотела устроить брак своей любимой конфидентки с графом Аркадием Морковым. Однако граф, который тоже имел внешность отталкивающую, отказался: «Она дурна собой, я дурен, что же мы с нею будем только безобразить род людской!»
Ну что ж, граф очень
хитро умудрился избежать отправления неприятных супружеских обязанностей. А как быть ему, Александру Дмитриеву-Мамонову, которому надлежит сейчас обиходить сию даму, да так, чтобы она осталась им довольна и могла наилучшим образом аттестовать императрице?Душа его металась, голова горела. В эту минуту он был истинно в отчаянии и горько жалел, что позволил своему тщеславию разыграться настолько, что оно увлекло его на сию стезю. Потемкин, улещая, сулил ему всемогущество, богатство… Конечно, это привлекало. Но сейчас, когда Александр с ужасом ощущал свое полное мужское бессилие, никакие мысли о возможностях, которые открываются перед фаворитом императрицы, не могли его возбудить.
«Оскандалюсь, как пить дать! Все пропало! Что делать?! Кабы самую никудышную из фрейлин дали на пробу, но только молодую, я б ей показал! А обихаживать эту… старую да уродливую…»
Мысль о том, что это тяжкое испытание он должен пройти именно затем, чтобы обихаживать именно «старую да уродливую», только облеченную высшей властью в стране, бодрости не прибавила. Мужество его сникало неудержимо, и губы Протасовой презрительно искривились.
Александр чуть прищурился, чтобы придать себе куда более лихой вид, чем являл в действительности, и вспомнил, как провел минувшую неделю. Готовясь к испытанию, он устраивал набеги на постоялые дворы. Разумеется, являлся туда не в придворной одежде, а попроще, в виде гусарского поручика. Снимал комнату и выбирал среди прислуги девку понеприглядней. Та, вне себя от внезапно свалившегося счастия, знай разводила ноги, но к полуночи начинала молить о пощаде. Гордясь собой, Александр позволял позвать подругу, а то и двух и до рассвета умудрялся утомить и их. Девки уползали, держась за стеночки, и тогда он на часок ложился вздремнуть, довольно усмехаясь.
И сейчас воспоминание о тугих грудях, налитых телесах и пухлых, нацелованных ртах подействовало безотказно. Он рванул застежку панталон… Анна Степановна, видя такое, спешно подхватила юбки и свалилась на диванчик. Груда оборок прикрыла ее лицо, и Александру, который видел только то, к чему неудержимо стремилось его естество, стало понятно: с ним снова все как надо, с ним снова отменно!
– Ну, приступай, молодец! – хихикнула Анна Степановна из-под вороха юбок, но отводить их от лица не стала: женщина она была понимающая, не без деликатности, несмотря на вопиющую откровенность своих обязанностей.
Молодец приступил со всей пылкостию. Протасова вскрикнула:
– Полегче!
Александр замер было, но пробир-фрейлина тут же заверещала нетерпеливо:
– Ай, нет! Делай дело, не мешкай!
Дело свое делать Александр мог бы долго, однако вскоре Анна Степановна сдалась: застонала, принялась махать руками, убирая с лица юбки – сделалось душно да жарко, потом заохала громче и наконец разразилась криком.
Зотов, по долгу службы пребывавший в соседнем покое и внимавший творившемуся, так удивился, что даже вскочил и ринулся было к двери; потом, спохватившись, воротился к столику с кофием и присел в глубокой задумчивости.
На его глазах (вернее будет сказать, на его ушах) творилось нечто невероятное. Уж сколько раз он присутствовал при испытании будущих фаворитов, а такого чуда встречать не приходилось. Женское естество Анны Степановны Протасовой было создано таким кривым образом, что она не была способна испытать то, к чему стремилась императрица, да и прочие дамы. Не раз испытуемые трудились целыми ночами, безуспешно пытаясь заставить пробир-фрейлину оценить их старания, однако та оставалась нема, безгласна и равнодушна, а иной раз даже всхрапывала, пока претендент на почетную должность совершал необходимые ритуальные телодвижения. Испытание происходило не столько на затейливость, сколько на выносливость, которая была для императрицы делом первейшим. Разным-всяким постельным кунштюкам будущий h'eros-amant мог обучиться позднее, а вот выносливость скорее растерял бы, чем обрел. Но вот поди ж ты… что там, какой переворот произвел этот Красный кафтан (Захар Константинович помнил, как наименовала государыня Мамонова при первой встрече), об этом оставалось только гадать.