Страж/2025
Шрифт:
— Уходим, — прошептал он, скорее себе, чем ей.
Он метнулся по комнате. Сумка с припасами. Небольшая аптечка. Запасные магазины. Он накинул на Люсию свою куртку, вздёрнул её на ноги. Её тело было безвольным, как у большой тряпичной куклы. Он перекинул её руку через своё плечо, обхватил за талию.
Уже у двери он бросил последний взгляд на поверженного врага. Тот лежал на полу, но его голова была повёрнута к ним. В его глазах не было ни ненависти, ни боли. Только холодное, пустое ожидание.
Хавьер распахнул дверь и шагнул на лестничную клетку. А потом — наружу, в объятия холодного, слепого
Они нашли убежище в клоповнике для дальнобойщиков на выезде из города, там, где автобан перетекал в бесконечные промышленные зоны. Номер на втором этаже вонял несвежим пивом, дешёвым дезинфицирующим средством и безнадёжностью. Сквозь грязное окно в комнату проникал больной, пульсирующий свет от неоновой вывески «HOTEL ZUR POST». Красные и синие отблески плясали на стенах, превращая убогую обстановку в декорации к кошмару.
Хавьер опустил Люсию на продавленную кровать. Пружины скрипнули. Она осталась сидеть в той же позе, в какой он её оставил — прямая спина, руки на коленях, пустой взгляд в стену. Он стянул с себя куртку и бросил её на пол. Рукав рубашки пропитался кровью. Неглубокий, но длинный порез на предплечье.
Он подошёл к раковине, покрытой ржавыми потёками, и включил воду. Она потекла тонкой, бурой струйкой, потом стала прозрачнее. Хавьер смыл кровь, морщась от ледяного холода. Рана была рваной, её нужно было зашить.
Он достал из сумки свою полевую аптечку. Разложил на грязном столе содержимое: антисептик, бинт, и самое страшное — стерильный пакет с хирургической иглой и нитью. Он вскрыл пакет. Тонкая, изогнутая игла блеснула в мигающем свете неона.
И мир качнулся.
К горлу подкатила тошнота. Ладони мгновенно стали влажными. Дыхание сбилось. Он видел эту иглу, и его мозг отказывался воспринимать её как инструмент спасения. Он видел только острое, безжалостное жало, которое сейчас проткнёт его плоть. Он мог выдержать пулевое ранение, мог смотреть на смерть, не моргнув, но вид простого шприца или иглы превращал его в беспомощного ребёнка.
Соберись, тварь, — прорычал он про себя. — Ты же солдат, блядь.
Но тело не слушалось разума. Руки мелко дрожали. Он заставил себя взять иглу. Холодный металл обжигал пальцы. Он поднёс её к ране, но рука замерла в воздухе, отказываясь подчиняться. В голове всплыла картинка из прошлого: полевой госпиталь в Мали, он держит за руку молодого парня, которому осколком разворотило живот. Врач пытается сделать ему укол морфия, и парень, глядя на шприц, шепчет: «Не надо, док, я игл боюсь…». Он умер через пять минут.
Хавьер с силой сжал зубы так, что заскрипела эмаль. Он не будет тем парнем. Он не позволит этой слабости управлять им.
Он зажмурился и резко, с животным рыком, вонзил иглу в кожу.
Боль была острой, но очищающей. Она вытеснила тошноту, вернула контроль. Он открыл глаза. Руки всё ещё дрожали, но теперь он мог ими управлять. Стежок за стежком, грубо, криво, он стягивал края раны. Кровь смешивалась с потом,
капающим с его лба. Каждое движение было пыткой, но он продолжал, подстёгиваемый злостью на самого себя.Закончив, он туго забинтовал руку и рухнул на стул, тяжело дыша. Во рту был привкус металла. Он потратил больше сил на борьбу с собой, чем на бой с врагом.
Он поднял голову и посмотрел на Люсию.
И замер.
Она больше не сидела на кровати. Она стояла у окна, спиной к нему. В комнате было холодно, но она дышала на стекло, оставляя на нём небольшое, расплывчатое облачко пара. А потом её указательный палец медленно, с какой-то нечеловеческой точностью, начал выводить на запотевшей поверхности линии.
Хавьер встал, подошёл ближе. Это были не бессмысленные каракули. Это была диаграмма. Сложная, симметричная, похожая на паутину или схему нейронной сети. Линии пересекались под идеальными углами, расходились от центральных узлов, образовывали новые кластеры. Её палец двигался уверенно, без пауз, словно она не рисовала, а переносила на стекло уже готовую, существующую в её голове карту.
Что это? — пронеслось у него в голове. — Что это такое?
Это не было похоже на помутнение рассудка. В этом хаосе была ледяная, пугающая логика. Словно внутри его сестры, в пустоте её сознания, что-то жило. Что-то разумное. Что-то, что сейчас выводило на стекле свои чертежи.
Палец Люсии замер в центре диаграммы. На мгновение. А потом медленно нарисовал последний символ.
Стилизованный скорпион с задранным хвостом-жалом.
У Хавьера перехватило дыхание. Он знал этот символ. Он носил его нашивку на своём рукаве четыре года. Эмблема его бывшей частной военной компании. «Аквила». Той самой, на чьи кровавые деньги Люсия и начала своё журналистское расследование. Расследование, которое привело её в этот ад.
Осознание ударило, вышибая воздух из лёгких.
Это не была случайная атака. Это не были конкуренты по её расследованию.
Они пришли по его следу. Его прошлое, которое он так отчаянно пытался похоронить в песках Африки, нашло его. И теперь оно держало в заложниках самое дорогое, что у него было. Оно смотрело на него из пустых глаз его сестры и рисовало на стекле его собственное клеймо.
Он медленно протянул руку и стёр ладонью диаграмму. На стекле остались лишь мутные разводы. Но образ выжженной в его мозгу схемы уже ничем было не стереть.
В отличие от Хавьера, Хелен Рихтер любила, когда всё можно было стереть и исправить. Она любила порядок.
Её кабинет на шестьдесят третьем этаже стеклянной башни, пронзающей небо над Франкфуртом, был воплощением этого порядка. Стол из полированной стали и дымчатого стекла. Кресло из чёрной кожи. Ни единой бумажки, ни единой лишней вещи. Только ноутбук и панорамное окно, за которым расстилался город — гигантская, упорядоченная сеть из света и бетона.
На столе, на специальной бархатной подложке, лежало то, что нарушало эту идеальную гармонию. Детали старинной музыкальной шкатулки фирмы «L’Epee», которую она нашла у антиквара в Женеве. Механизм был повреждён. Вместо чистой, гармоничной мелодии он издавал диссонирующий скрежет.