Страж/2025

Это был инстинкт. Чистый, животный инстинкт, отточенный годами в самых грязных дырах этого мира.

— Место чистое? — спросил Хавьер, и его голос в гулкой акустике прозвучал как выстрел.

Джанни рассмеялся. Слишком громко, слишком нервно.

— Чище, чем совесть Папы Римского, Хави! Клянусь матерью. Никто не знает об этом месте. Ну, мне пора, дела… Сам понимаешь.

Он снова похлопал Хавьера по плечу и, не дожидаясь ответа, почти бегом направился к выходу. Его дорогие туфли стучали по каменному полу, торопливо, сбиваясь с ритма.

Дверь за ним захлопнулась. Звук эхом прокатился под сводами и затих.

Они остались одни.

Лена, не теряя ни секунды, подошла к кейсу и открыла его. Внутри, в мягком ложементе из чёрного поролона, лежал нейропроцессор. Ключ к спасению.

Надежда.

Хавьер стоял у входа, прислонившись к холодной стене и вглядываясь сквозь щель в двери в пустую, темнеющую улицу. Все его инстинкты кричали об опасности.

Но потом он посмотрел на Лену, на её лицо, освещённое светом из кейса, на котором впервые появилось что-то похожее на надежду. Он посмотрел на Люсию, спящую на скамье под взглядами святых с потрескавшихся фресок.

И он заставил себя поверить.

Глава 5: Ложный свет

Холод в нефе заброшенной церкви Сан-Дженнаро-алле-Катакомбе был не похож на сырую промозглость Гамбурга или влажный портовый сквозняк Марселя. Он был древним, въевшимся в камень — сухим, плотным, неподвижным, как воздух в гробнице.

Пахло пылью, многовековой пылью, и ещё чем-то неуловимо-сладковатым. Истлевшим деревом и призрачным, давно выветрившимся ладаном.

Лучи света резали сумрак косыми, тяжёлыми столпами. Они пробивались сквозь уцелевшие фрагменты высоких витражных окон, и в них лениво роились пылинки.

Хавьер стоял, прислонившись к массивной каменной колонне. Слился с ней, будто сам был из того же серого, холодного камня. Его рука не отрывалась от рукояти «Глока» под потёртой курткой.

Он не доверял этому месту. Этой тишине. И меньше всего — этой женщине, склонившейся над алтарём, который давно не видел ни священника, ни молитвы.

Лена Орлова работала с сосредоточенностью хирурга. Движения точные, выверенные, без малейшей суеты. Она разложила на грубой каменной плите алтаря мягкую ткань, а на неё — компоненты. Ноутбук, моток проводов, датчики. И в центре, словно реликвия, — матовый титановый кейс от «Аптекаря».

Она открыла его. Тихое, удовлетворенное шипение — сработал клапан выравнивания давления. Внутри, на чёрном ложе из пористого полимера, лежал нейропроцессор «Цикада-7». Он не был похож на деталь компьютера. Скорее, на ювелирное изделие из будущего: сложная паутина из золотых дорожек и кристаллов, заключённая в гладкий керамический корпус.

Хавьер смотрел на Люсию. Она сидела на старой, растрескавшейся церковной скамье, прямая, как струна. Такая же безучастная, как резные фигуры святых в нишах стен. Её глаза были открыты, но не видели ничего. Просто оболочка. Тело, в котором тикала бомба.

— Ну что? — голос Хавьера прозвучал хрипло, неуместно в гулкой акустике. Он откашлялся. — Работает эта твоя штуковина?

Лена не обернулась. Её пальцы бегали по клавишам, подключая «Цикаду». — Тихо. Идёт инициализация. Это не тостер, Рейес. Нужна идеальная калибровка. Малейший скачок напряжения — и он превратится в бесполезный кусок керамики.

— Времени на калибровку нет. — Он шагнул к ней, его голос был низким, сдавленным. — Есть время, чтобы забрать это дерьмо и свалить. Мне не нравится это место. Слишком тихо.

— Тишина — это хорошо. Значит, нас не засекли. Хотя подключение «Цикады» — это риск. Мы усилим сигнал. Если поблизости есть другие носители, они могут нас засечь. Но у нас нет выбора.

Или уже засекли и просто ждут, — подумал Хавьер, но промолчал. Что-то внутри скреблось, выло. Инстинкт, отточенный годами в грязи и крови.

Лена взяла два тонких провода с гелевыми датчиками. Подошла к Люсии. Её движения были осторожными, почти нежными, когда она крепила датчики к вискам сестры. Люсия не отреагировала. Хавьер сжал кулаки так, что костяшки побелели. Видеть, как чужие руки касаются её, было физически больно. Он заставил себя стоять на месте. Он доверился. Блядь, он снова доверился.

— Ещё пять минут, — сказала Лена, возвращаясь к ноутбуку. — Мне нужно получить базовый сигнал. Без него мы слепы. Пять минут.

Он отошёл обратно к своей колонне. Пять минут. В его мире за это время могла начаться и закончиться война. Он смотрел, как Лена вглядывается в экран. Её лицо, обычно непроницаемое, сейчас было полностью поглощено процессом. Впервые он видел на нём не холодный анализ, а что-то другое. Надежду.

И это пугало его больше всего. Надежда была роскошью. Слабостью. Тем, что заставляло игнорировать инстинкты.

Сердце Лены пропустило удар, когда на экране ноутбука, после серии бессмысленных символов, наконец проступила волна. Сигнал был грязным, зашумлённым. Она почувствовала холодное удовлетворение аналитика, решившего задачу. Но за ним поднималось нечто иное. Тёплое, иррациональное, опасное. Надежда. Если она сможет расшифровать это, она сможет создать протокол отката. Сможет войти в тишину, где десять лет был заперт её брат, и вытащить его.

Она заставила себя дышать ровно, подавляя бешеный стук сердца. Эмоции — это шум. Шум мешает анализу. Она повернулась к Хавьеру.

— Сигнал грязный, зашумлённый. Мне нужно время, чтобы очистить его. Несколько часов, может, больше. Только тогда я смогу начать работу над алгоритмом подавления, — сказала она, не отрываясь от экрана.

Хавьер всмотрелся в её лицо. Потом перевёл взгляд на сестру. На экран с неровной, гипнотизирующей волной. Он не верил. Но отчаянно хотел поверить. Этот тонкий зелёный луч на чёрном экране был единственным светом в его беспросветном мире. Пусть даже ложным.

Он коротко кивнул. — Я снаружи. Никого не впускать. Никого не выпускать.

Он развернулся и пошёл к выходу. Он не видел, как Лена, оставшись одна, на секунду прикрыла глаза и позволила себе одну-единственную, слабую, дрожащую улыбку.

В квартале от церкви, в маленькой, душной квартирке на третьем этаже обшарпанного дома, Джанни стоял на своей крошечной кухне. Пахло томатным соусом и кошачьей мочой. Его руки, обычно уверенно отмерявшие дозы, слегка дрожали.

Он тщательно, почти нежно, крошил ножом варёную куриную грудку. Рядом с ним, на потёртом стуле, сидел старый, тощий кот с помутневшими от катаракты глазами. Он дышал тяжело, со свистом.