Стрелок-4

— Понимаю. Что же, позвольте откланяться.

Проводив дочь военного министра до лестницы, Дмитрий вернулся в гостиную и буквально напоролся на иронический взгляд тетушки.

— Я что-то не так сделал? — сообразил он.

— Если честно, то все.

— Даже так?

— Увы, твоим воспитанием было некому заняться, и теперь мы пожинаем плоды этой печальной оплошности. Но все же, полагаю, еще не поздно кое-что исправить.

— Я вас слушаю.

— Скажи, мой мальчик, это ведь та квартира, где ты проживал со своей модисткой?

— Ну да. У меня нет другой, — растерянно отвечал Дмитрий. — А что, мне не стоило принимать вас здесь?

— Ну, слава богу, сообразил. А то уж я начала думать, что ты совсем безнадежен.

— Простите, я не подумал.

— Это уж точно!

— Завтра же займусь поисками жилья и перееду.

— Это еще не все. Скажи мне, где твоя прислуга?

— Увы, у меня осталась только кухарка. Горничная нашла себе другое место, Федор занят, а вестовой мне положен только на службе.

— Ничего не желаю слушать! Ты не должен сам ухаживать за кем либо, разве что твои апартаменты соблаговолят посетить сам государь или наследник цесаревич. Только в этом случае, ты можешь прислуживать гостям лично! Это понятно?

— Вполне. Что ж, найдем и горничную…

— Никаких горничных! — категорическим тоном прервала его Блудова. — Молодому холостяку неприлично иметь женскую прислугу, в особенности, если последняя молода и смазлива. Это непременно вызовет кривотолки, а их следует избегать. У тебя должен быть камердинер, который станет ухаживать за твоим платьем, принимать посетителей и провожать их в гостиную или кабинет.

— Я понял.

— Далее. Скажи, пожалуйста, во что ты одет?

— В мундир.

— И его, по всей вероятности, скроили в полковой швальне, или как там это у вас на флоте называется?

— Нет, я заказал его у одного Кронштадтского портного. Его услугами пользуются многие офицеры…

— Дмитрий, если ты хочешь принадлежать к высшему свету, то должен выглядеть соответственно. Ты не можешь носить, что попало. Твоя форма должна быть безупречна и пошита у лучшего мастера во всем Петербурге.

— Но какая разница?

— Огромная, мой мальчик! Ты сам поймешь ее со временем, а теперь просто прими это как данность. В своем нынешнем мундире ты можешь служить на корабле, учить матросов лазать по мачтам или чему ты там их учишь, но в свете изволь появляться в приличном твоему положению виде!

— Моему положению? — иронически улыбнулся Будищев.

— Да! Если ты хочешь быть графом Блудовым, так и веди себя как наследник древнего рода!

— А если не хочу?

— Не лги мне, мальчик. Еще как хочешь! Ты можешь хорохориться перед кем угодно, но меня тебе не провести. К тому же, не имея титула ты никогда не получишь Люсию. Ты хочешь быть с ней или нет?

— Хочу, — вздохнул Дмитрий.

— Тогда не смей мне перечить! Я старше тебя и лучше знаю как устроено светское общество. Доверься мне, и я сумею позаботиться о твоем счастье.

Слышать эту отповедь от тетушки было неприятно. В особенности, если учесть сумму, которую он переплатил портному за срочность. Плюс, сегодняшний букет, стоивший совершенно безумных денег. Люсе он, конечно, понравился, но вряд ли эта барышня-смолянка знает цену деньгам. По слухам, состояние ее отца давно перевалило за сотню миллионов [4], где уж ей догадываться …

— По одежке встречают? — вспомнил он народную мудрость.

— А частенько и провожают, по крайней мере, в Петербурге!

— Хорошо, я сделаю все, как вы велели.

— Это еще далеко не все. Скажи, ты умеешь танцевать?

— А как же, — не удержался моряк. — Гопак и хип-хоп!

— Значит, не умеешь, — правильно поняла его Антонина Дмитриевна. — Но это тоже поправимо. Я сама позабочусь найти тебе учителей.

— Это так необходимо?

— Больше, чем ты думаешь!

[1] Птифур — вид пирожного.

[2] Bastard — в переводе с французского означает «ублюдок».

[3] Александр Александрович Андре — известный московский педагог, женатый на двоюродной сестре Антонины Дмитриевны Елизавете Васильевне Блудовой. В 1870 ему было высочайше разрешено именоваться Блудовым-Андре.

[4] На самом деле, гораздо меньше…

Глава 3

Много раз в своихмечтах Федя возвращался в Питер триумфатором. Такого слова он, конечно, не знал, но торжественной встречи ему хотелось. Чтобы на перроне стояли родные и близкие, а незнакомцы шушукались за спиной, кто это, мол, такой? А им знающие люди в ответ, эх, вы темнота, нешто не слыхали про первейшего на весь Закаспийский край купца Шматова?

Дмитрий Николаевич, которого он даже в мыслях теперь не называл Митькой, ему руку пожмет, а Аннушка с плачем кинется на шею. Дескать, где же ты соколик мой ясный, так долго отсутствовал? А он ей раз и платок туркменский на шею. Красота! Хотя чего это просто «соколик»? Мужика положено кормильцем называть. Вот пусть и зовет, ибо неча!

Тут Федор ненадолго задумался. Все-таки до его отъезда вместе с Будищевым, кормильцем он еще не был. Анна, как ни крути, по более его зарабатывала, да и квартиру опять же она снимала. С другой стороны, так прежде было, а теперь-то все по-иному станет. Вот откроет Шматов на паях с Будищевым лавку. Да если все хорошо пойдет, то в купленном, а не снятом доме. Внизу будет торговать, а вверху жить. Купит Аннушке шубу лисью, себе цилиндр лаковый и будут на балконе чай пить. И чтобы самовар с медалями!

Под такие сладкие мысли и мерный перестук колес парень заснул, только ненадолго, потому как приснился ему сон черный. Вот просто как ночь безлунная!

Привиделось Феде, будто лихие люди проникли в товарный вагон, где все его добро нажитое потом, кровью и тяжким трудом находилось, да и обобрали сироту до нитки! И вот стоит он перед своим компаньоном и руками разводит, а тот его последними ловами ругает за бестолковость. Дескать, худо быть человеку по пояс деревянному, особливо верхней частью. А ему и возразить нечего…

— Караул! — сорвался он с места и под удивленными взглядами соседей стал шарить за пазухой в поисках револьвера.

— Что с вами, любезный? — осведомился сидящий напротив него худой господин в новенькой чиновничьей фуражке.

Ответом ему был совершенно безумный взгляд будущего домовладельца и купца первой гильдии.

— Сон дурной приснился? — сообразила дама с хитрым лицом в потрепанном салопе, знавшем некогда лучшие годы.

— А? Что? Неужто сон? — пришел, наконец, в себя Федя.