Студент

Я знал, что Мишкиного отца расстреляли как "врага народа" еще до войны. Мишкин отец Арвис Монголис работал начальником производства на пятом заводе. Его арестовали еще до войны по делу инженеров. Тогда прокатилась волна арестов по городу. Анна Павловна от горя чуть с ума не сошла, год исправно обивала пороги соответствующих учреждений, в конце концов, узнала, что он осужден на десять лет без права переписки за вредительство, ничего не поняла, но с тех пор в ее поведении появились некоторые странности. Вроде и нормальная, только вроде как немного не в себе.

– А твой отец, - продолжал Мишка, - поговорил как-то по-человечески, без нотаций, без нравоучений... В общем, я напился как-то с "хориками" со Степана Разина. Ну, напился - громко сказано. Много подростку надо? Выпил-то на копейку, а дури на рубль. Ну, и начал бузить. Купил сигареты, а курить-то мы никто не курил. А я сразу штук пять в рот и пытаюсь раскурить, не получилось - плюнул. Ну, что говорить, дурак. А тогда мильтоны злые ходили, и меня чуть не замели. Отбил Юрий Тимофеевич, отвел домой и не ушел, пока мать не уложила меня спать. А на следующий день он и позвал меня к вам домой, да и наставил на путь истинный. А ты сам знаешь, как подростку важно внимание настоящего мужика.

– Спасибо, Миш, за память, - с чувством поблагодарил я.
– Давай выпьем за него.

Я достал из кармана четвертинку, и мы выпили по чуть, закусив Мишкиным хлебом и ливерной колбасой - все, что он мог предложить.

– Ну ты-то сейчас где и как?
– спросил я, прожевав колбасу с хлебом.

– Директорствую в музыкальной школе в Гжатске.

– Сюда надолго?

– Хочу дом продать. А что мне здесь? Матери уже нет, родственников нет. Может, в Москву переберусь, приглашали, тоже директором музыкальной школы. Да и к учебе поближе. Я же заочно в консерватории учусь.

– Молодец, - от души похвалил я.
– Да у нас никто и не сомневался, что ты своего добьешься, - добавил я.

– Володь, а как ребята?
– пропустил похвалу мимо ушей Монгол.
– Я что-то никого не встретил.

– А некого встречать. Витька Мотя в психушке.

– Как это?
– не поверил Мишка.
– Он же в армию пошел.

– Отслужил. Был там комсоргом. И здесь его назначили Председателем профкома жилстроя. Должность открепленная. У него и кабинет был, что у твоего министра. Мы с Мухомеджаном к нему ходили, вино яблочное пили.

– Ну и что случилось?

– Стали замечать странности. Идет и сам с собой разговаривает, руками размахивает. Сначала думали, просто манера такая у него - вслух рассуждать. Мало ли кто как себя выражает. Ну и не заметили, как он в психушку угодил. Да так там и застрял. Помнишь, Славка Григорьев жил в нашем дворе? Того хотя бы время от времени выпускали, а Мотю так мы больше и не видели. Говорят же, что тихое помешательство лечению не поддается.

– Да-а, дела. А Мухомеджан?

– Тоже отслужил. Живет там же. Играет в пинг-понг. Первый разряд. За город выступает. Как тогда не поступил в лесной техникум, так больше поступать и не стал. Зимой работает в котельной, летом - рыбалка, грибы.

– Ну, это его. Против природы не попрешь.
– засмеялся Мишка.
– Я, может, зайду к нему. А Каплун, Самуил?

– Каплун после техникума пошел на завод, работает в бюро стандартизации и на полставки художником. Самуил после техникума с братом на пятом заводе инженерит и в вечернем машиностроительном институте учится. Григоряны получили новую квартиру и переехали. Я как-то встретил сестру Армена Татку. Говорит, у брата уже усы режутся, хотя еще в школе учится. Сама Татка замужем. Красотка. Муж русский. Из шишей.

– А Жорик Шалыгин угомонился, не шумит?

– Да ну, образцовый папа двух дочерей. Только их уже здесь нет. Всем семейством на целину двинули. В нем же всегда какая-то авантюрная жилка сидела.

– Да-а, - усмехнулся Мишка.
– Это точно.

Он немного помолчал, потом сказал:

– Улица не изменилась. Знаешь, я сегодня, чуть рассвело, прошелся до самого пустыря. Столько воспоминаний. Все наше детство прошло перед глазами, - голос Монгола потеплел и мне даже показалось, что глаза его увлажнились.

– Улица все такая же, только теперь подросшей малышней командуют Мотя младший и Сеня Письман, - сказал я.

– А ты? Мать говорила, что ты поступил в институт. Я не стал дальше расспрашивать, видел, что с ней что-то не так. Я же не знал про Юрия Тимофеевича.

– Да, учусь, на ИнЯзе. Заканчиваю первый курс.

– А как твои способности? Я же помню, ты сильно болел и у тебя произошел какой-то сбой.

– Я просто стал нормальным, - улыбнулся я и встал, собираясь уйти. Мне стало муторно, и, хотя встреча с Монголом чуть расслабила и отвлекла меня, тревога совсем не отпустила, она сверлила мое сердце, и душа сжималась от ощущения близкого несчастья.

– Давай еще по грамму, - предложил Монгол.
– Посидим ли когда еще вот так.

Мы выпили, и я поспешил домой.

Глава 15

Смерть отца. Мой вещий сон. Отпевание в церкви. Повторение сна наяву. Мой дар возвращается. Непонятный мир. Причитания и плач по покойнику. Поминки. Противоречивые чувства.

Отец умер ночью. Мать сидела у него, а он спал, и она дремала, устав от нервного напряжения, в котором находилась всю последнюю неделю невольного ожидания кончины мужа.

Я видел сон. Я услышал плач матери, которую не видел. Просто я знал, что это мать. Я встал с кровати и пошел, чтобы утешить ее, но оказался в храме, где посреди церкви стоял гроб с телом. По четырем сторонам гроба горели свечки, а вокруг стояли люди в траурных одеждах и тоже с зажженными свечами. Ясно слышался голос священника, отпевающего покойника, и тихая, едва различимая, музыка, которая заполняла все пространство храма. Я видел похоронную процессию, растянувшуюся по кладбищу, видел могилу и видел, как кладбищенский работник забивает гвозди в крышку гроба.

Вдруг все стало таять в дымке и исчезло, но появилась пустая кровать, застеленная покрывалом, с подушкой поверху.

Громкий хлопок разбудил меня. Я вскочил весь в испарине, посмотрел на часы. Было без малого шесть часов утра и за окном еще не светало. На столе лежали осколки лопнувшей лампочки, над столом слегка покачивался абажур.

Я понял, что отец скончался...

Хоронили отца, как он и просил, по церковному обряду. Несмотря на весеннее ненастье, когда снег уже начал таять, обозначая прогалины, а под ногами месилась грязь вперемешку со снежным крошевом, народу пришло много. Под траурный марш гроб с телом вынесли во двор и поставили на две табуретки. Гроб и оркестр организовал профком последнего места работы отца. Отец лежал в сосновом гробу, обитом красным кумачом и лентами крепа, собранными в гармошку.