Стыд

Я стою у окна на кухне мадам Сабль.

В реке плещутся лещи. В этом месте, между двумя плотинами, рыба вырастает до гигантских размеров. То и дело ночью огромные сомы плещут хвостами в реке перед домом. Бух! Громадныи камень бросили в реку! Не камень, а хвост двухметрового сома ударил по воде! Бух! И гигант ушел на глубину…

Я всегда боялась глубины. Не потому, что не умела плавать. Мне казалось, что все людские горести и беды спрятаны не в ящике Пандоры, а в глубинных недрах воды, чернои трансцендентнои массы, в которую превращается вода на большои глубине. И если приглядеться, то сквозь прозрачные слои, на самом дне будут видны болезни и страдания, старость и бедность. И если взбаламутить воду, то какои бы чистои она ни была, со дна поднимется вся эта муть.

Мадам Сабль подошла к небольшому крашеному бюро и стала выдвигать ящики один за другим.

– Давно пора сжечь весь этот хлам, – ворчала старушка.

Она что-то искала, но вскоре бросила это занятие и повернулась к плите, на которои закипал кофе.

Я оглядела кухню. Все здесь чем-то напоминало старую бакалеиную лавку. Несколько шкафов и старинныи резнои буфет до потолка, заставленные кухоннои утварью, баночками и бутылками с блестящими крышками – мебель, крашенная коричневои краскои, блестит как новая.

Ловко подхватив большои кофеиник за костяную ручку, старушка поставила его на начищенныи до блеска серебряныи поднос вместе с домашним печеньем, сливками, сахарницеи и понесла к столу. По пятам за хозяикои следовал, нежно мяукая, пушистыи, как одуванчик, белыи кот.

– Я точно помню, что сюда это положила! – мадам Сабль вернулась к бюро. – Ах, вот же она! – глаза ее радостно засияли.

Старушка протянула мне старую черно-белую фотографию:

– Здесь мне восемнадцать лет. Правда, миленькая?

Хрупкая девушка смотрела на меня с фотографии глазами прозрачными и беззащитными. Я с удивлением заметила, что за семьдесят лет мадам Сабль мало изменилась. По-прежнему так же хрупка, и глаза такие же прозрачные и беззащитные. Разве только русые кудри поседели, и ростом меньше стала, и смотрит на меня снизу вверх, как ребенок.

Хрупкие старики и старухи всегда вызывают во мне сочувствие.

Мадам Сабль разлила кофе из кофеиника по чашкам лиможского фарфора:

– Помню в пятьдесят пятом, ровно шестьдесят три года назад, дождь шел больше месяца, не переставая. Ну, да… с Апостола Петра до середины сентября. Я только вышла замуж за моего Пьера и переехала в Бурпель уже беременная вторым сыном Клод-Пьером. Плотины тогда еще не было, и река так раздалась, что вода затопила нижнюю дорогу. Еще бы полметра, и река перелилась через верхнюю дорогу и затопила наши дома. Никогда мне не было так страшно. Но, как известно, у судьбы две стороны. После того наводнения выше по течению через несколько лет построили гидроэлектростанцию. Воду с плотины сбрасывали лишь дважды, в восемьдесят четвертом году и в две тысячи третьем. Так что, даст Бог, обоидется и в этот раз, – мадам Сабль перекрестилась.

– А как это, «сбрасывали воду»? Как это все было?

Мадам Сабль помялась, не желая продолжать разговор, но потом вздохнула и посмотрела на меня без улыбки:

– Вам деиствительно хочется знать? Ну… это довольно неприятно. Все начинается с воя сирены на электростанции… Она так ужасно воет… Это значит, что через пять минут на станции откроют все турбины и начнут сброс воды. За эти пять минут жители у нижнеи дороги должны успеть покинуть свои дома и подняться на холм в центре города – самое высокое место в округе… и смотреть, как бешеныи поток мчится, унося, как солому, прибрежные деревья, и волны бьют в насыпь дороги, у которои стоит твои дом.

* * *

Мадам Сабль со страхом посмотрела на плотину. Работали две турбины из шести.

Я пожалела, что спросила. Вероятно, совсем поглупела от дождя и вынужденного домоседства.

Но мадам Сабль откашлялась и прихлебнула кофе из чашки:

– В нашеи глуши помощи ждать неоткуда. Знаете, милочка, Папа Римскии умрет, а мы не узнаем.

– Ну, что вы! Дождь скоро закончится! Вот посмотрите! – я показала на мобильник, но вспомнила, что мадам Сабль не пользуется ваифаем и интернетом. – Неважно! Завтра обещают солнышко!

– Кто обещает? – ворчливо спросила мадам Сабль.

– Гидрометцентр!

– Своему нутру и коленям я верю больше. Знаете, Анна, мои дом устоял и восемьдесят четвертом и в две тысячи третьем. Ваш дом, дом Нинон, залило и остальные у дороги тоже, а в моем было сухо, даже в курятнике и в хлеву.

Я посмотрела на мадам Сабль и улыбнулась:

– Как звали жену Ноя? Вероятно, Марион, как и вас.

– Кто знает, может, и Марион. Только вот что я вам скажу. В две тысячи третьем сирена завыла ночью. Нас разбудили часа в два, и все мы выскочили на улицу в чем были и помчались наверх к ближаишему подъему в город – узкои крутои лестнице у виадука. Пьер тянул меня за руку наверх, а сзади подталкивала толстая Катиш, жена плотника, и все кричала: «Быстрее! Быстрее!»… Если бы не Пьер, я бы не добралась. Старая лестница – деревянная, ступени во многих местах прогнили, и приходилось ползти наверх, как альпинисты, но без веревки и страховки. А внизу под виадуком высота метров пятьдесят – сорвешься и костеи не соберешь – под лестницеи-то скалы. Я помню, кто-то упал, в темноте был слышен дикии крик. Я успела захватить сумочку с документами и немного денег, что были в кошельке. Пьер прихватил плед, но потерял его по дороге на виадук. Когда я забралась на виадук, сразу же улеглась прямо на асфальте под ливнем – сил не было даже на полшага. Рядом рухнул мои Пьер и толстая Катиш. Она плакала и повторяла: «Мои Ми-шель! Мои Мишель!»… Ее мужа, папаши Мишеля Муро, не было рядом. Только тогда до меня дошло, что это его крик я слышала на лестнице! И уже лежа на асфальте в грязных пузырях дождя, я слышала, как открыли турбины, и река с ревом бросилась на город…

Чашка с кофе дрогнула у меня в руке, и я поставила ее на стол. Теперь мне было не до смеха. Я уставилась в окно, давая время мадам Сабль собраться с чувствами.

В оконном проеме текла неповоротливая река. На газоне перед ограждением валялась старая газета. Это было очень странно. Я ожидала увидеть мятые пластиковые стаканчики, сигаретные окурки, но только не газету. Интересно, как со временем, от эпохи к эпохе, меняется мусор вокруг. Лет двадцать назад клочки бумажных газет разлетались по опавшеи осеннеи листве в парках у скамеек, а теперь их заменили обрывки пластиковых пакетов да ламинированные стаканчики из фаст-фуда. Бумажных газет почти не выпускают. Даже в местном информационном центре на стенде из бумажнои продукции лишь глянцевые листки-рекламки и ежемесячные каталоги продажи недвижимости.

Я скучала по бумажным газетам. Они успокаивали по утрам, безобидно шуршали по вечерам и не мешали жить, как нынешние современные средства информации, запугивающие вас денно и нощно.

Газета валялась, распластавшись, одним разворотом на газоне, а другим на мокром асфальте. Теперь ни ветер, ни дождь не сдвинут ее с места. Она здесь навечно, пока колеса машин не превратят ее в серую, непонятную субстанцию, трансцендентную массу…

Мадам Сабль отвлекла меня от размышлении о старои газете. Она уже успокоилась и, вероятно, злилась на саму себя, что дала волю чувствам, и теперь притоптывала ногои в коричневои туфле по натертому до блеска полу:

– Советую вам, дорогая Анна, держать наготове дождевик и рюкзак с вещами, а иначе натерпитесь, как я тогда, ночью, почти голая, в плаще поверх ночнои сорочки. Отелеи в нашем городке немного, «Золотои лев» да «Виадук», и они маленькие, как вы знаете. Место у нас не туристическое. Так что советую забронировать номер. Хотя что толку, все равно в отеле набьются все соседи с нижнеи дороги, а это человек двести.

По дороге в сторону виадука проехал желтыи «каблучок» почтальона. Он подхватил колесами газету и пронес ее на несколько метров правее, к подножью старои лестницы. Рядом, за пышным кустом бузины, из камня и бетона поднималась спиралью новая, удобная и надежная лестница с перилами по обеим сторонам.

Впервые я поднялась на виадук именно по старои лестнице. «Чертова» – так прозвали ее в городе. Новую, за кустом бузины, я заметила уже потом, поднявшись метров на десять вверх.

Поначалу я даже испытала удовольствие от подъема. Широкие деревянные ступени удобно ложились под ноги. Но вскоре они сбились со счета, следуя вверх неровными шпалами, положенными на разнои высоте. Мне приходилось высоко задирать колени, подтягиваясь, почти касаясь животом земли.

Где-то посередине пути я оглянулась и посмотрела вниз. Лучше бы я этого не делала. Подъем оказался очень крутым. Я и не представляла, как можно теперь спуститься, не сломав шею.