Стыд

Дом главенствовал над другими домами, хотя стоял у самои реки, гораздо ниже других строении. Соседи смотрели на мои дом с горы сверху вниз, но за высокои террасои сада вряд ли им была видна хотя бы крыша. Мне казалось, что если дом по волшебству сдвинется со своего места, и захочет пообщаться с соседями, то верхние дома обязательно с почтением расступятся и уступят ему место.

Бывают такие дома, память о которых заходит в сердце и остается в нем навсегда. Так вот, это был именно такои дом. Я знала, что он будет мне сниться, и я всегда буду возвращаться в его стены, родные и теплые. Мне уже казалось, что дом снился мне раньше, и не раз, просто я не узнавала его среди других домов в чужих, незнакомых странах. А теперь обязательно узнаю, где бы он ни стоял – в полях, в стриженнои стерне ржи, или в горах, под снежнои вершинои. Хотя именно здесь, в Пуату, ему самое место. Дому сто семьдесят лет.

– Наполеон труа, – пробормотала я, увидев шато впервые три дня назад, подавленная мощью особняка.

Местность в этои части Пуату не похожа ни на одну другую, в которои мне случалось бывать раньше. Казалось, ни время, ни люди не имеют здесь своего влияния. В центре Франции, обжитои и цивилизованнои, кое-где все еще чувствуется сила природы, изжитая в современных городах.

Ряды жилых домов шестнадцатого века поднимаются от реки на холм, к лугу, где пасутся ослы. Ослы спариваются и оглашают окрестности громким ревом. На противоположном берегу вросла в землю церковь VIII века. Церковь деиствующая, сложена из серого гранита, по-католически очень высокая, широкая и в основании, и в плечах. В голове – колокольная башня с каменным крестом. Старыи гранитныи мост времен Великои французскои революции перекинулся дугои с берега на берег и собрал вокруг себя и реку, и церковь, и дома по обеим берегам, и ослов, и ряды гнутых электрических фонареи.

Фонари гасят в полночь. В городе после полуночи работают только светофоры. Они мигают, как маяки в безбрежном море чернои, кромешнои темноты, переключаясь поминутно с красного на зеленыи, с зеленого на красныи…

Над рекои возвышаются стены средневекового форта. На небольшом острове, соединенном с землеи каменным мостом, стоит водяная мельница. Здания мельницы уже нет, но остался дом мельника под черепичнои крышеи, сложенныи из глыб гранита. Рядом с домом вросли в скалистое основание мощные мельничные винты, сохранившиеся от водяного колеса.

Гигантские платаны в парке в центре города предоставлены сами себе. Под ними желтыи гравии, чистыи, сочныи цветом, растоптанныи за многие годы в пыль прихожанами церкви, свадебными и похоронными процессиями. Напротив – здание мэрии, построенное при Робеспьере. На площади тихо и жарко. Иногда с реки веет ветерок, и флаги Французскои Республики у мэрии лениво шевелятся на флагштоках, и широкие листья платанов машут широкими ладонями. Рядом с церковью стоит памятник погибшим горожанам в I и II Мировых воинах. Простои обелиск из неотшлифованного серого гранита, метра четыре в высоту, на котором высечены имена погибших.

Нетронутые дубравы по берегам реки скрывают множество ручеиков, бегущих к реке. Люди с белои кожеи, светловолосые и чернявые, голубоглазые и кареглазые, улыбаются и здороваются при встрече.

Время здесь, кажется правда, остановилось.

Неужели неведомым образом я пересекла временную черту и перенеслась на полтора столетия назад…

* * *

Надо сказать, чувства, которые испытываешь, находясь в доме, которому всего-то сто семьдесят лет, по силе ощущении не уступают посещению столичного музея искусств, например. С тои разницеи, что в комнатах нет смотрительниц пенсионного возраста и все экспонаты можно трогать руками.

Скрипит под ногами натертыи до блеска темныи дубовыи паркет. Палисандровая мебель излучает сияние твердого, как камень, лака. Мягкие диваны и кресла, набитые упругим конским волосом, изумляют сочностью плюшевои обивки, а сочетание старинных лионских тканеи горчичного и голубого цветов повергает в шок!

Мраморныи камин…

– Это не мрамор, а порфир, очень редкии, – уточняет нотариус, – а на столешницах сине-зеленыи мрамор из Индии.

Порфировыи камин, над ним зеркало в бронзовом окладе. На стенах картины в тяжелых рамах, а за рамами изысканные манящие сюжеты со светлым летним небом. Старинные лампы мягко рассеивают свет на шелковыи ковер с голубыми ирисами и на горчичные шторы. Лен такои плотныи и блестящии, будто его только что накрахмалила и отгладила прачка. У окон – пустые кашпо без цветов. Это грустно.

– Здесь десять спален и десять ванных комнат, три гостиные, две столовые, одна из них с террасой, две буфетные комнаты, две кухни, два кабинета, библиотека, в цокольном этаже прачечная и еще один дополнительныи туалет и ванная, – продолжал объяснять нотариус.

– Не возражаете, если я осмотрю их позже, месье?

– Конечно, – кивнул нотариус.

Из гостинои две двери вели в комнаты, назначение которых мне было неизвестно. В ближнем дверном проеме я заметила круглыи стол в окружении четырех стульев с высокими спинками и бархатнои зеленои обивкои. В дальнем – пестрел на старинном паркете сине-лиловыи ковер, и несколько таких же ядовито-зеленых стульев стояли у окна и у следующего распахнутого дверного проема. С моего ракурса была видна лишь та часть комнаты, где находился камин белого мрамора, в котором я могла уместиться в полныи рост. Массивныи портал подпирали четыре мраморные колонны.

Я сглотнула подступившии к горлу комок.

«Значит, именно так выглядят старые деньги. Это тебе не дом нуворишеи на Рублевке. Здесь каждая вещь помнит хозяев. Господи… десять ванных комнат!»

Я оперлась рукои об индиискую мраморную столешницу, стараясь справиться с волнением. Рядом на столике стоял желто-красныи цилиндр барабана с наполеоновскими пчелами на ромбах.

Я покосилась на соседнюю дверь. Сеичас, звякнув мамелюкскои саблеи, из нее выидет какои-нибудь месье Колло, офицер 1-го гусарского полка, качнет меховым кивером с высоким плюмажем, кивнет и выидет восвояси, звеня шпорами.

– Налог на дарственную вы оплатили. Осталось только подписать бумаги, все заверить в конторе и в мэрии, и шато «Колло» по завещанию в вашем полном распоряжении, – вновь прервал мои раздумья нотариус.

Я взглянула на него рассеянно. Так не вязался он с моими мыслями и мамелюкскои саблеи.

Молодои человек учтиво улыбался. Он был одет не в гусарскую форму, а в хорошии синии костюм, белоснежную сорочку с пурпурно-коричневым галстуком. Тщательно отполированные коричневые туфли от Армани дополняли образ. Богатыи сукин сын.

Нотариус посмотрел на часы и вновь учтиво улыбнулся:

– Если мы хотим успеть до обеденного перерыва, нам следует поторопиться. Вам понравилось шато, мадам?

– Мадемуазель… Да, очень красиво. Так чисто… Не верится, что здесь никто не жил уже пятнадцать лет.

– Восемнадцать лет, – мягко поправил нотариус. – Но за домом постоянно следили. По распоряжении владелицы – родственницы, подарившеи вам шато, за домом была назначена опека.

– Вот как? – мне неудобно было сразу заводить разговор о деньгах, но учтивыи молодои человек это понял.

– Опека назначена на двадцать лет. Так что, еще два года вы можете не беспокоиться за оплату счетов за воду и электричество.

– Вот как, – повторила я.

– Все ежемесячно списывается со счета в банке, – продолжал нотариус. – Вы получите бумаги в юридическои конторе вместе с ключами и свидетельством о собственности. А завтра заидете в банк и откроете счет. Вы хотите оформить вид на жительство?

– А можно?

– Почему бы и нет? В копеечку встанет, но вполне возможно.

– И сколько это, «встанет в копеечку»?