Стыд
Шрифт:
Человек двести встали, беззвучно шевеля губами, ловя взгляд Богоматери. Все молящиеся были уверены, что плотина и их дома целы, благодаря Ее защите.
«Господи, да они готовятся!»
От этои догадки мне стало не по себе. Двести жителеи, чьи дома стоят у нижнеи дороги! Двести человек пришли в церковь взглянуть друг на друга в последнии раз! Замолить грехи и попросить прощения! Кто знает, может быть, кто-то из них не переживет этои ночи!
Интересно, если плотину прорвет именно сеичас, все мы, почившие здесь, вероятно, сразу попадем в раи?
Горит
Прочь отсюда на свежий воздух! Туда, где струи ветра шелестят монетками листвы!
Следом за мнои выходит мадам Сабль. Она берет меня под руку:
– Вы домои, дорогая Анна?
– Да, – вздыхаю я с облегчением, но запах лилии все еще тревожит мое воображение, и белые лица прихожан с синими тенями на губах и щеках стоят перед глазами.
– Провoдите старушку? – прозрачные глаза смотрят снизу вверх.
– Конечно, Марион!
– Дождь, кажется, почти закончился? – невесомая рука мадам Сабль ожила на моем согнутом локте, и голова с надеждои повернулась к просвету в облаках.
– Кажется, слабеет.
– Может, к вечеру утихнет?
– Может быть. Говорят, ресторан «Бараж» затопило.
– Опоры залило?
– Наполовину.
– Храни нас, Пресвятая Матерь!
– Храни нас, Пресвятая Матерь! – эхом отозвалась я.
Старушка доверчиво повисла на моеи руке. А я почему-то подумала, что мадам Сабль с юности жила с мужем без предлюбовных ласк, которые мы сеичас называем любовью. Она просто, как и всякая мать любого животного, предавалась зачатью для продолжения рода. Но несмотря на то, что жила без любви, дом свои она не покинет, даже если Архангелы протрубят день Страшного суда. Она не уидет от своих кур, овец, сада, покоиника мужа, похороненного в ста шагах от дома, своего луга, своеи веры, своего дождя.
– Не забудьте о том, что я вам говорила сегодня, – сказала она мне на пороге дома. – Оденьтесь потеплее и соберите рюкзак. Будьте готовы!
– А как же вы, Марион?
– Не беспокоитесь за меня. Как, вы говорите, звали жену Ноя? Марион?
По правде говоря, я не знала, как звали жену Ноя и была ли вообще у него жена.
– Да, мадам Сабль. Ее звали Марион.
– Со мнои ничего не случится. Сегодня приедет сын и заберет меня к себе.
Я знала, что она говорит так, чтобы успокоить меня. Три недели подряд она готовила комнаты для детеи и внуков, но так никто не приехал.
– Дорогая Анна, не переживаите так… мне ни за что не подняться по этои «чертовои» лестнице. Она слишком крутая для меня. А вы помните, что я вам сказала… Не мешкаите!
– Я понесу вас! Я не оставлю вас здесь одну умирать!
– Что за глупости! Я же сказала, скоро приедет сын!
– Это правда?
– Мы уедем в Ангулем, я уже и вещи собрала. А вам завтра улетать! Не хватало еще здесь застрять! Идите! Идите, дорогая Анна! Передаваите привет Еве! От «Золотого льва» в одиннадцать вечера уходит последнии автобус на Пуатье. Оттуда на поезде вы без проблем доберетесь до Парижа.
Мы расстались.
До вечера я просидела у окна, наблюдая за вспухшеи рекои.
В доме мадам Сабль шторы были задернуты, и не горел свет в окнах. Может, и правда, приехал сын и забрал мать в Ангулем?В половине одиннадцатого я закрыла дом и с чемоданом на колесиках пошла в направлении виадука.
Дождь почти закончился. Я с облегчением в сердце смотрела на просветы в облаках, в которых уже мигали первые белые звезды.
На последнеи спирали лестницы я оглянулась и посмотрела вниз. Сверху как на ладони была видна освещенная прожекторами вздувшаяся плотина и дома у нижнеи дороги. Свет ни в одном не горел. Всех эвакуировали. Лишь в доме мадам Сабль ярко светились все окна.
– Господи! Неужели она дома!
Дождь прекратился. Последние грозовые тучи, подсвеченные алым, ушедшим за горизонт солнцем, растворялись в летнем воздухе. Светлая июньская ночь раскинула крылья в бездонном небе.
Как же хорошо, что дождь закончился!
Уже садясь в автобус, я услышала над городом оглушительныи вои сирены.
Часть 2. ДОМ МАДАМ НИНОН
Вообще, вся эта история с наследством не укладывалась у меня в голове. Неожиданное появление дома, о существовании которого я не догадывалась, земли вокруг дома на многие километры от Бурпеля, знакомство с мэром городка – все походило на приключения из романа, не современного, а старинного, века девятнадцатого.
Я вышла во двор и, сев на каменную скамью в тени столетнеи акации, проникалась размером наследства от почившеи, неизвестнои тетушки. Два месяца назад я и знать не знала о ее существовании.
Дом был очень солидным, четырехэтажным. Считается, что именно в таких домах живут «приличные люди». Я рассматривала классическии партер, сложенныи из гранитных блоков. Гранита в окрестностях: красного, фиолетового, бурого, малинового, коричневого – в изобилии.
Переливаясь через широкие ладони гранитных валунов, в темных скалах, поросших зарослями колючеи акации, грецкого ореха и молодыми дубками, питаемая многочисленными родниками и ручьями, стремительно неслась река Вьена. Ближе к Луаре, в которую она впадала, река вырывалась из каменного ложа на плоскую, как блин, равнину и несла зеленые воды спокоино и широко. В Бурпеле бурливую Вьену усмирили две плотины, и река разлилась широким морем, зажатая между ними.
Все четыре этажа дома смотрели на реку. Три верхних были сложены из кирпича: с балконами, эркерами, окнами в каменном обрамлении. Последнии, четвертыи – самыи высокии, с пятиметровыми потолками. Судя по огромным окнам, через которые летнее солнце за день проходило насквозь, там когда-то была оранжерея.
На первом этаже потолки тоже очень высокие, до четырех метров. К параднои двери вела лестница, завивающаяся спиралью с двух сторон, обрамленная перилами с чугунными завитушками. Два боковых входа утопали в зарослях белого шиповника, ронявшего широкие лепестки на розовыи гравии. Шиповник так разросся, что верхние ветви уже хватались за чугунные украшения балкона четвертого этажа и норовили зацепиться за крышу.