Судьба

— Дорогие друзья мои! Для того чтобы я мог выступить от вашего имени в Иркутской судебной палате по важному для всех нас делу, я должен получить от каждого из вас письменную доверенность. Все, кто доверяет мне, пусть составят такую доверенность и дадут мне.

— Ладно, — хором отвечали рабочие. — Будут доверенности!..

— Каждый, кто дает мне такую доверенность, пусть приложит к ней три рубля ассигнациями и запечатает все в отдельный конверт. Через два дня я соберу у вас эти конверты.

В течение двух дней во всех бараках усердно трудились над составлением доверенностей. Были мобилизованы все грамотеи, исписано пуда два бумаги. Керенский принял десять тысяч конвертов. Присяжный поверенный вынул из них деньги, набил ими большой чемодан, доверенности завернул в плотную бумагу и перевязал бечевой.

Майя, узнав, что важный господин из Петербурга, которого все называют — Керенский, согласился на суде защищать рабочих, подумала: «А может, он и моего Федора защитит, сделает так, что его выпустят из тюрьмы?»

Эта мысль дня два не давала ей покоя. Она решила пойти к самому Керенскому и попросить за Федора.

Одевшись в свое единственное нарядное платье, Майя взяла Семенчика и пошла с ним с утра к главной конторе.

У подъезда их остановил караульный и спросил, куда и зачем они пришли.

Майя ответила, что она пришла к господину Керенскому.

Солдат вынул большой роговой свисток и так пронзительно засвистел, что Майя даже испугалась.

Из конторы вышел обрюзгший офицер с заплывшими глазами. Выслушав Майю, он сказал:

— Пропустить.

Майе указали дверь. Она была обита черной кожей и казалась больше остальных дверей. Майя не помнила, как переступила порог. За столом, покрытым зеленым сукном, сидел тот самый русский, который а тот раз заступился за нее. Она узнала его по длинному лицу и по глазам навыкате.

— Подойдите ближе, — не очень вежливо сказал русский.

Майя подошла и поклонилась.

— Вы к кому?

— К его высокородию господину Керенскому, — сказала она, как учила ее Акулина.

— Слушаю вас.

Из глаз Майи полились слезы:

— Мой высокородный господин, моего мужа ни за что ни про что посадили в острог… Прикажите освободить ни в чем не повинного. Он такой — мухи не обидит.

— Как фамилия? — спросил Керенский.

— Владимиров Федор…

Керенский потянулся к телефону, стал крутить ручку. Он долго потом что-то говорил в трубку. Что именно, Майя плохо понимала, потому, что не слышала, о чем говорили на другом конце провода. А потом Керенский больше слушал, повторяя:

— Да-а… Знаю… Знаю…

Наконец он повесил трубку. Видно было, что разговор его утомил.

— Ничем не могу вам помочь, — сказал Керенский. — Ваш муж один из зачинщиков забастовки, состоял в стачкоме…

— Неправда, ваше высокородие! — почти крикнула Майя. — Мой муж неграмотный… якут. Он не мог быть зачинщиком.

— Если это так, суд его оправдает.

— Его будут судить? — испугалась Майя.

— Непременно. Вашего мужа и его сообщников будет судить Иркутская судебная палата.

— За что?.. — Майю бил озноб, губы у нее побелели.

— Свидание с мужем хотите получить? — спросил Керенский. Он вырвал из записной книжки листок, что-то написал и дал Майе.

Из главной конторы Майя и Семенчик пошли в полицейский участок.

Федор и его товарищи сидели в арестантской уже четвертый месяц. Все это время их почти не допрашивали, только в последнее время почему-то часто водили к следователю. От него арестованные узнали, что будто забастовщики, вооружившись камнями и дубинками, совершили попытку разгромить главную контору, перебить всех чиновников корпорации и разоружить воинскую команду. Следователь всю вину «за последствия сей разбойной авантюры» приписывал своим подследственным.

Федор ни на одну минуту не переставал думать о жене и сыне, почти каждую ночь видел их во сне. Сегодня тоже ему снилось, будто Майя шла по аласу, держа за руку Семенчика. Федор со всех ног бросился к ним. Майя с Семенчиком бросилась к нему навстречу… Вдруг земля между ними расступилась и Майя очутилась по ту сторону неширокой пропасти. Федор попытался ее перепрыгнуть, но сорвался и полетел в бездну. И… проснулся.

Федор сидел на жесткой тюремной койке и старался по-своему истолковать сон.

«Неужели я умру, не повидавшись с женой и сыном?» — думал он, изнывая от предчувствия худого.

Дней надзиратель, гремя ключами и замком, открыл камеру.

— Федор Владимиров, выходи! — прокричал он.

«Опять на допрос, — с досадой подумал Федор. — Но почему днем?..»

Федор встал и вышел в полутемный коридор. На этот раз его не повели в комнату, где сидел следователь. Они продолжали идти по коридору. Пришли к той самой решетке, за которой он однажды видел Майю… Сердце у Федора екнуло…

Майя с Семенчиком прижались к решетке.

— Папа! — подпрыгивая, закричал Семенчик. — Папа!..

— Федор, здравствуй, — по-русски сказала Майя и залилась слезами, не сводя с него глаз. Он был худой и бородатый.

— Здравствуйте, родные мои, — тоже по-русски ответил Федор. — Сыночек мой… Как вы живете?.. Ты почему такая бледная?

— Все время в помещении… Федор, мне сказали, что тебя будут судить… Что мне делать, чтобы не допустить этого?.. Посоветуй… Я все сделаю!..

— Меня оправдают, — сказал Федор. — Ты никуда не уезжай, чтобы я мог тебя найти.

— А когда тебя ждать? — дрогнувшим от волнения голосом спросила Майя.

— Не знаю… Скоро, наверно. Попроси у Тихонова денег в долг. Скажи, муж вернется и отработает… Меня все тут защищают, стараются выгородить. Особенно Алмазов старается… — Федор понял, что сказал лишнее, — ведь их разговор слышит надзиратель, — и замолчал.

— О нас не беспокойся, — стараясь не плакать, говорила Майя. — Нам русские помогают немного деньгами и не дают в обиду.

— Время истекло, — сказал надзиратель.