Судьба

— Кто?

— Кузя… как его?..

— Хромой, — подсказал Семенчик и покачал головой. — Да… Человек хороший… был.

По дороге в окружком Семенчик встретил молодого милиционера. Очень знакомое лицо…

Милиционер приветливо заулыбался и поздоровался.

— Алеша! — узнал Семенчик. — Серкин!

— Семен Федорович! Как я рад!

Майя очнулась, испуганно прислушалась. Стучали в дверь. Громко, настойчиво.

«Сынок вернулся?» — мелькнула у Майи мысль. Вскочила с постели. В комнате светло, как днем. Стекла в окнах багровели — где-то близко полыхало пламя.

— Кто там?

— Комиссар дома? — спросил взволнованный мужской голос. — Пусть выйдет. Склад горит.

— Нет его… В Якутск срочно вызвали. Вечером уехал пароходом.

Майя слышала, как мужчина выругался за дверью с досады и ушел. Она выглянула в окно. По улице с криком бежали люди. Майя схватила берестяное ведро с водой, стоявшее за печкой, и побежала к складу.

Там уже собралась толпа. Из помещения, охваченного пламенем, выносили мешки, ящики, тюки и сваливали в кучу во дворе.

Мужчины подкатили пожарный насос и стали качать воду. Повалил черный густой дым.

— Все вынесли? — спрашивал Кузя. Он был взлохмаченный, весь в саже.

— В дальнем углу кули с мукой, — отозвался Петухов. Он вместе со всеми суетился, что-то таскал.

— Не ходи туда!.. — крикнули Кузе. — Поздно!

Но тот не услышал. Зажав нос, он, прихрамывая, скрылся за завесой дыма. За ним кинулся бывший урядник.

— Помоги взвалить этот тюк! — окликнул он хромого.

Кузя пошел на голос, ничего не видя за клубами дыма.

Кроме них, в складе уже никого не было. Никто не слышал, как Кузя охнул и умолк. Петухов успел выскочить из помещения, и потолок рухнул. Бушующий пожар походил теперь на гигантский костер. Мужчины, вооружившись баграми, бросились растаскивать обгоревшие стропила.

Когда огонь приутих, обнаружили обуглившийся труп.

Усов первым снял шапку.

Рядом, тоже с обнаженной головой, стоял Петухов.

«Жаль, комиссаришка уехал, — думал он. — А то лежать бы ему вот так… Ну, погоди, и до тебя доберемся».

Секретарь окружкома велел Семенчику не задерживаться в Анняхе ни единого часа, из Якутска уже несколько раз звонили, спрашивали, выехал ли Владимиров.

Прибыл Семенчик в Якутск на четвертые сутки. Пароходик шел днем и ночью. Причалили напротив городской бойни. На борт поднялись трое молодых красноармейцев, проверили у пассажиров документы.

«Раньше такого не было», — отметил про себя олекминский комиссар.

— Можете сойти на берег, — сказал невысокий веснушчатый красноармеец, возвращая ему удостоверение.

— В губревкоме я кого-нибудь сейчас застану?

— Застанете. Там почти круглосуточно работают.

У дверей губревкома стояли два часовых. У Семенчика проверили документы и пропустили.

Семенчик вошел в узкий коридор и постучав в дверь с вывеской: «Заместитель председателя губревкома».

— Войдите, — отозвался за дверью густой бас.

Семенчик шагнул в небольшой кабинет, обставленный разностильной мебелью. Представился.

Из-за стола поднялся рослый человек и протянул комиссару руку.

— Садитесь. Рассказывайте, что там у вас нового.

— Вы знаете, кто меня вызывал? — спросил Семенчик и подал заместителю председателя телеграмму.

— A-а, это вы понадобились товарищу Слепцову. Он возглавляет у нас ЧК и ЧОН. Знакомы?

— Да. Платон Слепцов — мой друг. Что-нибудь важное?

— Он сам вам скажет. Слепцов сидит в восьмой комнате. Дел у нас теперь по горло. Получен декрет о создании Советов.

— А что известно об автономии?

— Пока ничего нового. На днях вопрос решится. В ЦК нас поддержали.

Семенчик подошел к восьмому кабинету и постучал. За дверью послышались шаги. Щелкнул внутренний замок, и дверь распахнулась.

Перед Семенчиком стоял Платон Слепцов. Чуть наклонив набок голову, он приветливо улыбался. Не выпуская руки Семенника, Слепцов заговорил в рифму:

Открываю я дверь — и вдруг Откуда ни возьмись мой друг!

— Здравствуй, дорогой! Заждался я тебя!

Семенчик знал, что Слепцов сочиняет стихи, перевел на якутский язык «Интернационал». Был он также известен как сказитель-олонхосут. Говорили о нем только хорошее.

Такой радушный прием немного смутил Семенчика.

— Проходи, дорогой, садись. — Чекист сел на стуле напротив. — Ты, наверно, голову ломаешь: «Зачем он меня вызвал?» Сейчас объясню.

— Какое-то серьезное дело? — Семенчик приготовился слушать.

Слепцов рассказал об ошибке, которая была допущена губернским ЧК. Не так давно из-под ареста освободили группу колчаковских офицеров. Хотели показать народным массам гуманность Советской власти, которая готова пощадить даже врагов, если те дадут слово не выступать против рабочих и крестьян. Офицеры дали честное слово не прибегать больше к оружию. Но едва выйдя из тюрьмы, вопреки приказу не покидать Якутска, убежали из города и, раздобыв оружие, захватили на реке Майя в Нелькане два парохода, груженные товарами первой необходимости. На этих пароходах в Якутск должны были доставить разные товары из Аяна. Теперь суда в руках мятежников, те развернулись вовсю, вербуют местных жителей в свой отряд. Тем, кто соглашался идти с ними, щедро платили захваченными товарами: чаем, табаком, мануфактурой. В губернском ЧК стало известно о дальнейших намерениях офицеров: сколотив банду, они собираются двинуться на Якутск.

— Как видишь, дорогой мой друг Семенчик, судьба якутского народа и нашей автономной республики в большой опасности.

— Что же нам делать?

Слепцов пристально посмотрел на приунывшего Семенчика. На переносице у комиссара появилась складка, сделав лицо его старше.

— Ничего у них не выйдет! — Слепцов встал, заходил по комнате. — Теперь судьба якутов переплелась с судьбой России, с судьбой Советской власти. И потому не одолеть им нас.

— А если обратиться за военной помощью прямо к Ленину?

— В Москве все уже знают. Нам помогут. Но и мы не должны сидеть сложа руки. При царе считали, что якуты не годятся для военной службы. Революция показала, что это не так. Советский якут-революционер — отличный боец! Не, так ли? Мы решили создать в Якутске национальный революционный добровольческий отряд. Комиссаром этого отряда назначают тебя. Как ты на это смотришь, товарищ Владимиров?

Семенчик готов был к любой неожиданности, поэтому не удивился:

— Вам виднее, Платон Алексеевич.