Судьба

— Как там забастовка?

— Говорят, меня могут в острог упрятать, если казаки узнают, что я рассказываю вам о забастовке, — вместо ответа сказал Федор.

— А откуда они узнают? — спросил самый пожилой лесоруб Иван Чэмэй.

— Да мало ли что?.. Кто-нибудь проговорится.

— Да ведь здесь все свои.

Федор достал из-за пазухи бумагу, которую дал ему Трошка, с грехом пополам стал читать ее про себя по-русски и вслух переводить по-якутски.

Слышно было, как в печке потрескивали дрова.

— Вот это разговор! — с восхищением сказал Чэмэй, когда Федор кончил читать и переводить. — Вот так русские!

Федор слышал возбужденные голоса:

— Не дают себя в обиду!..

— Ах, какие молодцы!..

— Нам бы с ними заодно!..

…Утром, когда Федор привез на прииск лес, к нему подошел Трошка и спросил, был ли он у лесорубов.

Федор редко улыбался, но на этот раз показал Трошке ровный ряд белых зубов:

— А как же? Был.

— Что говорят лесорубы?

Федор огляделся, желая убедиться, что их никто не слышит:

— Говорят, нам бы заодно с русскими.

— Дело говорят, — одобрил Трошка и как бы мимоходом сказал: — Нынче вечером приходи в баню Липаевского прииска. Буду ждать тебя.

— Ладно, приду, — ответил Федор.

Вечером Федор не стал мешкать, распряг оленей, отпустил их в лес, а сам заспешил домой.

Дома Федора, как всегда, встретили радушно. Семенчик забрался к отцу на колени и попросил спеть. Пел Федор сыну всякий раз одну и ту же песню, но Семенчику не надоедало ее слушать.

Пока Майя накрывала на стол ужин, Федор пел сыну о большой росомахе, прыгающей с дерева на дерево. Вот она прытко соскочила на землю, рысью помчалась по опушке — за Семенчиком.

Семенчик прижался к отцу, прячась от росомахи.

Увидели росомаху папа с мамой и закричали: «Стой, злодейка, стой, обжора, не смей трогать Семенчика!»

Испугалась росомаха, на дерево — прыг и скрылась.

— Вот и песне конец. — Федор подбросил сына вверх и поставил на пол. — Давай будем ужинать.

Пока поужинали, на дворе стало темно. Федор посмотрел в окно и стал одеваться.

— Далеко собираешься? — спросила Майя.

— Да нет, — неопределенно ответил Федор. — Я сейчас вернусь.

— Ночью запрещено ходить. Или ты забыл?..

— Мало ли что нам запрещают, — сердито ответил Федор. — А если нужно.

Майя опешила. С ней никогда Федор так не разговаривал. Она даже не нашлась, что сказать ему.

«Ни за что ни про что обидел Майю, — с досадой подумал Федор, злясь на себя. — Ничего бы не случилось, если бы я ей сказал, что иду к Трошке на разговор в липаевскую баню. Но она бы стала расспрашивать: на какой разговор, почему на ночь глядя. А он сам не знает, зачем Трошка его пригласил».

Федор, прижимаясь к баракам, пробирался к окраине прииска. Он миновал один барак, второй, третий. Впереди, впотьмах, послышался скрип снега и разговор. Кто-то шел навстречу.

«Патруль», — мелькнула у Федора догадка.

Справа, почти у дороги лежала куча дров. Федор метнулся к кое-как сваленным поленьям и присел за ними.

К дровам подошли два казака.

— Присядем, отдохнем малость, — сказал один из них.

Федор тихонько прилег прямо на снег. Снег оглушительно заскрипел. У Федора похолодело в груди. Патрульные, к счастью, не услышали, воротники их полушубков были подняты.

«Еще чего доброго попадусь, — подумал Федор. — Беды тогда не оберешься». Он стал соображать, что он им скажет. «Скажу, искал оленей…»

Казаки сидели шагах в пяти от него и вели мирный разговор о рыбной ловле. Один из них хвалился, что знает местечко, где полно сигов, и обещал показать. Второй, зевая, говорил, что он предпочитает сигов жареных, а ловить их в проруби — дело не очень завлекательное. Первый доказывал, что нет более интересного занятия, чем рыбная ловля.

— Каждый по-своему с ума сходит, — глубокомысленно заключил напарник рыболова. — Кто рыбной ловлей, кто скачками, а господин Тюменцев пристрастился девок портить. Сказывают, у него есть палка с зарубками, так он ее всю изрезал. Что ни девка — зарубка. — Казак гаденько засмеялся.

— А мороз-то пробирает, — сказал первый казак, — долго не усидишь.

— Сибирь-матушка. Пошли, что ли. А то не ровен час придут проверять, а мы сидим, как голубки.

Патрульные встали. Послышался скрип снега. Вначале громкий, потом все тише и тише, пока совсем не стих.

Федор выбрался из-за укрытия и прямиком через тальниковую рощицу пошел к Липаевскому прииску.

Дверь бани была заперта изнутри. Федор услышал за дверью шепот:

— Кто там?

— Это я, Федор, — тоже шепотом ответил он.

Дверь открылась. Встретил Федора Илья. Он проводил его в свою комнатушку. Там сидел Трошка и пил чай.

— Пришел? — обрадовался Трошка. — А я думал, патрулей испугаешься. Садись пить чай.

Федор ответил, что он поужинал.

— Что-нибудь слышал о Владимире Ильиче Ульянове? — вдруг спросил Трошка у Федора.

— А на каком прииске он работает? — спросил Федор.

— Ульянов не рабочий. Он… как бы тебе объяснить, самый главный революционер. И старший брат у него революционер… Александр. Его уже нет в живых. Повесили в Шлиссельбургской крепости. Есть такая тюрьма.

— За что? — вырвалось у Федора.

— Царя хотел укокошить… Ну, на тот свет отправить. Понимаешь?

По тому, как у Федора расширились зрачки, Трошка понял — повторять не надо, за что повесили Александра Ульянова.

— Ульянов был в заговоре с такими же революционерами, как сам. А Владимир Ильич — его брательник, младший. Он за нас, за рабочих, горой! Царь боится его, как огня!

Федор чуть не ахнул вслух от удивления. Оказывается, есть человек, которого сам царь боится! Вот чудеса! Взглянуть бы на этого богатыря!

Трошка, будто угадав мысль Федора, сказал:

— Хочешь посмотреть на него?

Ну конечно, Федор очень хочет, так хочет, что слов нет. Не поэтому ли он молчит, не сводя с Трошки изумленных глаз. «Уж не дружен ли Трошка с самим Ульяновым? Портрет его хранит. Ульянов, наверно, тоже политический. И Трошка политический…»

Трошка бережно достал из грудного кармана маленькую фотографию. Ему подарил эту фотографию Петр Баташев. А Петру Баташеву прислали его друзья из Петербурга в посылке. Один уголок фотографии был заломлен. Кто-то его расправил, но след остался.