Суди меня по кодексу любви (стихи и поэма)
Шрифт:
* Сура - глава корана.
"Себе представший в образе Махмуда..."
Себе представший в образе Махмуда, Лежу ничком в Карпатах на снегу, И грудь моя прострелена. Мне худо, И снег багров, и встать я не могу. Но все ж меня домой живым вернули, И под конем изменчивой Муи Стою, как месяц ясный, но в ауле Следят за мною недруги мои. Кумуз настроив, только начал петь я, Они меня схватили, хохоча, И спину мне расписывают плетью Крест-накрест, от плеча и до плеча. Пусть насмехается имам из Гоцо, Пригубив чашу огненной бузы. Я зубы сжал. Мне потерпеть придется, Он не увидит ни одной слезы. Что я Махмуд, мне показалось нынче, Брожу в горах, печальный от любви, Со звездами, чей свет исполовинчат, Я говорю, как с близкими людьми. Роятся думы, голова что улей, Пою любовь, чтоб вы гореть могли, Но рвется песня: я настигнут пулей Пред домом кунака из Игали. Прощайте, люди. Поздно бить тревогу. Меня на бурке хоронить несут.-. Какая мысль нелепая, ей-богу, Мне показалось, будто я Махмуд. Целую женские руки (Поэма). Перевод И. Озеровой
I
Целую, низко голову склоня, Я миллионы женских рук любимых, Их десять добрых пальцев для меня, Как десять перьев крыльев лебединых. Я знаю эти руки с детских лет. Я уставал - они не уставали. И, маленькие, свой великий след Они всегда и всюду оставляли. Продернув нитку в тонкую иглу, Все порванное в нашем мире сшили. Потом столы накрыли. И к столу Они всю Землю в гости пригласили. Они
II
Я знаю эти руки. Сколько гроз Осилили несильные, родные. Их сковывал петрищевский мороз, Отогревали их Костры лесные. У смерти отвоевывая нас, Дрожа от напряженья и бессилья, Они, как новорожденных, не раз, Запеленав, из боя выносили. А позже, запеленаты в бинты, Тяжелых слез ни от кого не пряча, Вернувшись из смертельной темноты, Мы узнавали их на лбу горячем. В них тает снег и теплится огонь, Дожди звенят и припекает солнце, И стонет скрипка, и поет гармонь, И бубен заразительно смеется. Они бегут по клавишам. И вдруг Я замираю, восхищеньем скован: По властному веленью этих рук Во мне самом рождается Бетховен. Мир обступил меня со всех сторон, Лишь на мгновенье задержав вращепье, И, как воспоминанье, древен он И юн, как наступившее свершенье. Они бегут по клавишам. И вот Воскресло все, что память накопила... Мне мама колыбельную поет, Отец сидит в раздумье у камина. И дождь в горах, и вечный шум речной, И каждое прощанье и прощенье, И я, от свадьб и похорон хмельной, Жду журавлей залетных возвращенья. Вот вышли наши женщины плясать. О, крылья гордой лебединой стаи! Боясь свою степенность расплескать, Не пляшут - плавают, не пляшут, а летают. Пожалуй, с незапамятных времен Принц ищет в лебедях приметы милой, И мавры убивают Дездемон Уже давно во всех театрах мира. И Золушки находят башмачки, Повсюду алчность побеждая злую. Целую жесткость нежной их руки И нежность мужественных рук целую. Целую, словно землю. Ведь они Мир в маленьких своих ладонях держат. И чем трудней и пасмурнее дни, Тем эти руки и сильней и тверже. Мир - с горечью и радостью его, С лохмотьями и праздничной обновой, С морозами и таяньем снегов, Со страхами перед войною новой, Вложил я сердце с юношеских лет В любимые и бережные руки. Не будет этих рук - и сердца нет, Меня не будет, если нет подруги. И если ослабеют пальцы вдруг И сердце упадет подбитой птицей, Тогда сомкнётся темнота вокруг, Тогда сомкнутся навсегда ресницы. Но силы не покинули меня. Пока живу, пока дышу - живу я. Повсюду, низко голову склоня, Я эти руки женские целую. III
В Москве далекой был рожден поэт И назван именем обычным - Саша. Ах, няня! С первых дней и с первых лет Его для нас растили руки ваши. В моих горах певец любви Махмуд Пел песни вдохновения и муки. Марьям! Как много радостных минут Ему твои всегда давали руки. Теперь любое имя назови Оно уже не будет одиноко: О, руки на плечах у Низами, О, руки, обнимающие Блока! Когда угас сердечный стук в груди, Смерть подошла и встала в изголовье, Тебя, мой незабвенный Эффенди, Они пытались оживить любовью. Когда на ветках творчества апрель Рождал большого вдохновенья листья, Из этих рук брал краски Рафаэль, И эти руки отмывали кисти. Не сетуя, не плача, не крича И все по-матерински понимая, Они сжимали плечи Ильича, Его перед разлукой обнимая. Они всплеснули скорбно. А потом Затихли, словно ветви перед бурей. И ленинское штопали пальто, Пробитое эсеровскою пулей. Они не могут отдохнуть ни дня, Неся Земле свою любовь живую. И снова, низко голову склоня, Я эти руки женские целую. IV
Я помню, как, теряя интерес К затеям и заботам старших братьев, По зову рук далекой Долорес Хотел в ее Испанию бежать я. Большие, как у матери моей, Правдивые, не знающие позы, И молча хоронили сыновей, И так же молча вытирали слезы. Сплетались баритоны и басы: "Но пасаран!" - как новой жизни символ. Когда от пули падали бойцы, Ей каждый сильный становился сыном. Я помню, в сакле на меня смотрел С газетного портрета Белояннис, Как будто много досказать хотел, Но вдруг умолк, чему-то удивляясь. С рассветом он шагнет на эшафот, Ведь приговор уже подписан дикий. Но женщина цветы ему несет Прекрасные, как Греция, гвоздики. Он улыбнулся, Тысячи гвоздик В последний раз увидел на рассвете, II до сих пор, свободен и велик, Он по Земле идет, смеясь над смертью. Я помню Густу, Помню, как она В одном рукопожатии коротком Поведала, как ночь была черна И холодна тюремная решетка. Там, за решеткой, самый верный друг С любовью в сердце и петлей на шее Хранил в ладонях нежность этих рук, Чтоб, если можно, стать еще сильнее. Глаза не устают. Но во сто крат Яснее вижу наболевшим сердцем, Как руки женщин Лидице кричат И как в печах сжигает их Освенцим. Я руку возвожу на пьедестал. ...У черных женщин - белые ладони. По ним я горе Африки читал, Заржавленных цепей узнал я стоны. И, повинуясь сердцу своему, Задумавшись об их тяжелой доле, Спросил у негритянки: – Почему У черных женщин белые ладони? Мне протянув две маленьких руки, Пробила словом грудь мою навылет: – Нам ненависть сжимает кулаки, Ладони солнца никогда не видят! Святые руки матерей моих, Засеявшие жизненное поле... Я различаю трепетно на них Мужские, грубоватые мозоли. Ладони их, как небо надо мной, Их пальцы могут Землю сдвинуть с места. Они обнять могли бы шар земной, Когда бы стали в общий круг все вместе. И если вдруг надвинется гроза, Забьется птицей в снасти корабельной, Раскинув сердце, словно паруса, Я к вам плыву, земные королевы! Земля - нам дом. И всем я вам сосед Француженке, кубинке, кореянке. Я столько ваших узнаю примет В прекрасной и застенчивой горянке. Как знамя ваши руки для меня! И словно на рассвете в бой иду я, Опять, седую голову склоня, Я эти руки женские целую. V
Смеясь, встречает человек рассвет, И кажется, что день грядущий вечен, Но все-таки по множеству примет Мы узнаем, что наступает вечер. А вечером задумчив человек, Приходит зрелость мудрая и злая... Но я поэт. День для меня - как век. И возраста я своего не знаю. Я очень поздно осознал свой долг, Мучительный, счастливый, неоплатный; Я осознал, Но я вернуть не смог Ни дни, ни годы детские обратно. Себе я много приписал заслуг, Как будто время вдруг остановилось, Как будто я лучом явился вдруг Или дичком в саду плодовом вырос. Могу признаться, мама, не тая: Дороги все мои - твои дороги, И все, что прожил, - это жизнь твоя, И лишь всю жизнь твои писал я строки. Я - новорожденный в руках твоих, И я - слезинка на твоих ресницах. За частоколом лет мой голос тих, Но первый крик тебе доныне снится. Не спишь над колыбелью по ночам И напеваешь песню мне, как прежде. Я помню, как начало всех начал, Напевы ожиданья и надежды. Вхожу я в школу старую. И взгляд Скользит по лицам - смуглым, конопатым, А вот и сам, как тридцать лет назад, Неловко поднимаюсь из-за парты. Учительницы руки узнаю Они впервые карандаш мне дали. Теперь я книгу новую свою, Поставив точку, отпускаю в дали. О руки матери моей, сестер! Вы бережно судьбу мою держала, И вас я ощущаю до сих пор, Как руки женщин всей моей державы! Вы
пестовали ласково меня И за уши меня трепали чаето. В начале каждого большого дня Вы мне приветливо желали счастья. И вы скорбели, если вдалеке, В безвестности Я пропадал годами, И вы о жизни по моей руке Наивно и уверенно гадали. Вы снаряжали нас для всех дорог, Вы провожали нас во все скитанья, Мы возвращались на родной порог И снова говорили: "До свиданья". Когда коня седлает во дворе В неблизкий путь собравшийся мужчина, Его всегда встречает на заре Горянка с полным до краев кувшином. Чужая, незнакомая почти, Стоит в сторонке, Только это значит, Примета есть такая, Что в пути Должна ему сопутствовать удача. Страна родная! Думается мне, Твой путь имел счастливое начало: Октябрь, скакавший к счастью на коне, С кувшином полным женщина встречала. Она стояла молча у ворот, Прижав к груди спеленатого сына, И время шло уверенно вперед И становилось радостным и сильным. Октябрь перед последним боем пил, Клинок сжимая, из кувшина воду... Быть может, потому так много сил И чистоты у нашего парода. Шел человек за нашу правду в бой, И мертвыми лишь падали с коня мы. Но, Родина, ни перед кем с тобой Мы голову вовеки не склоняли. Не будет никогда такого дня, Всегда беду мы одолеем злую. И снова, низко голову склоня, Я эти руки женские целую. VI
Я у открытого окна стою. Я солнце в гости жду ежеминутно. Целую руку близкую твою За свежесть нерастраченного утра. Несу к столу, к нетронутым листам, И щебет птиц и ликованье радуг... Бывало, мать, пока отец не встал, Все приводила на столе в порядок. Боясь вспугнуть его черновики, Чернила осторожно пополняла. Отец входил и надевал очки. Писал стихи. И тишина стояла. На оклик: "Мать!" - поспешно шла она, Чтобы принять родившиеся строки. И снова наступала тишина, В ней лишь перо пришептывало строго. Все тот же стол, и тишина вокруг Здесь время ничего не изменило. И добрая забота близких рук Вновь не дает пересыхать чернилам. Мне руки говорят; "Пиши, поэт! Пусть песня никогда не оборвется, Пусть наступает каждый день рассвет, И мысль всегда рождается, как солнце!" И я пишу, пока писать могу, И рано смерти многоточье ставить. Но, словно след на тающем снегу, Должна и жизнь когда-нибудь растаять. Но песня не прервется и тогда, Когда успею сотни раз истлеть я. Она придет в грядущие года Тревожным днем двадцатого столетья. Потомки, позабывшие меня! Отцов перерастающие дети! Целуйте, низко голову склоня, Как жизнь саму, родные руки эти! ГОРЯЩЕГО СЕРДЦА ПЫЛАЮЩИЙ ВЗДОХ
[Строка иа стихотворения Махмуда, знаменитого аварского лирика XIX века.]
Горящего сердца пылающий вздох. Перевод Я. Козловского
Поднимается в горы луна на арбе, И туманом ее покрывается лик. Кличет верного зятя и сына к себе, Задыхаясь от гнева, почтенный старик. – О жене твоей, зять, о сестре твоей, сын, Слух недобрый ползет по соседним дворам. И позор моих нынче коснулся седин, Знать должны вы, что в этом повинна Марьям. Непутевая дочь мне призналась сама, Не скрывая в греховном бесстыдстве того, Что от песен Махмуда она без ума, И не только от сладостных песен его. Над любым в этом доме лишь я властелин, Пусть два острых кинжала покинут ножны. Ты жену свою, зять, ты сестру свою, сын, Порешить моей волей, не дрогнув, должны. Отвечал ему сын: – Будь спокоен, отец, Я кинжалом смертельный удар нанесу. И позору немедля наступит конец, Лишь безгласное тело исчезнет в Койсу. – Ты спокоен будь тесть, отвечал ему зять, Высока над ощеренной бездной скала, Если вниз полететь, то костей не собрать, И не птица Марьям, чтоб раскинуть крыла... Каждый камень был черен, как будто агат, По ущелью все дальше в полуночной мгле Вел жену свою муж, вел сестру свою брат К одинокой, высокой, жестокой скале. Устремила Марьям опечаленный взгляд В ту из белых сторон, где заходит луна. И спросил ее муж, и спросил ее брат, Не желает сказать ли что-либо она. – Ты пред смертью стоишь на последнем краю, Что последним желанием будет твоим? – Вы позвольте, я песню Махмуда спою, Больше жизни который был мною любим. И дозвольте прочесть еще строки письма, Их прислал мой возлюбленный с дальних Карпат. Что от страсти к нему я давно без ума, Ты прости меня, муж, ты прости меня, брат. Муж сказал: – Можешь спеть, потерявшая честь, Пусть в гробу возвратится твой милый назад! Брат добавил: – Письмо его можешь прочесть, Пусть зароют Махмуда на склоне Карпат! Став над бездной, сняла перед ними чахто *, Пали волосы на плечи мягкой волной, Жаль, далек ты, Махмуд, не оценит никто, Что темней ее волосы черни ночной. Ворот душного платья рванула она, Так что брызнули пуговки каплями слез. Обнаженные груди, светлей, чем луна, Рядом, вздрогнувший вдруг, озарили утес. И запела Марьям. По вершинам, как лань, Ее голос летел, растопив облака. Полоскавшая пропасти гулкой гортань, Волны, будто коней, осадила река. И с распахнутых в небе сторон четырех Горы словно на главный сошлись джаамат **. И горящего сердца пылающий вздох С дагестанской земли долетел до Карпат. А как стала читать она строки письма, Что написаны ярче коралловых бус, Исчезать начала караковая тьма, И заря как разрезанный встала арбуз. От безудержной страсти, любви и тоски Не стыдилась Марьям белоснежных громад. Выпал мужа кинжал из ослабшей руки, И кинжал уронил очарованный брат. О горящего сердца пылающий вздох, Ты поныне летишь среди каменных скал. И каких ни настало бы в мире эпох, Пред тобою бессилен холодный кинжал. * Чахто - женский головной убор.
** Джаамат - совет, собрание.
О любви. Перевод Я. Козловского
Опять пленен... Был мальчиком когда-то, Пришла любовь и, розу оброня, Открыла тайну своего адата И сразу взрослым сделала меня. Но гребням лет не в образе богини, А женщиной из плоти и огня Она ко мне является поныне И превращает в мальчика меня. Застенчивость, бесстыдство в ней и трепет, Вновь загораюсь я, и оттого Воображенье преклопенно лепит Из женщины подлунной - божество, Как глупость командира, и не раз Любовь была опасностью чревата, Зато являла мужество солдата, Что безрассудный выполнил приказ. Она всегда похожа на сраженье, В котором мы, казалось бы, судьбой Уже обречены на пораженье, И вдруг - о чудо!– выиграли бой! Она всегда похожа на сраженье, В которое уверовали, но Нежданно прибывает донесенье, Что начисто проиграно оно. И хоть любовь не сторонилась боли, Она порою, ран не бередя, Была сладка, как сон под буркой в поле Во время колыбельного дождя. Я возраста достиг границы средней И, ни на что не закрывая глаз, Пишу стихи, как будто в миг последний, И так влюбляюсь, словно в первый раз.
Хафиз не оставил Шираза. Перевод Я. Козловского
Манивший из разных сторон мусульман, Сверкавший подобьем алмаза, Хоть был недалек голубой Исфаган, Хафиз не оставил Шираза. Мерцал полумесяц над свитком дорог, Но их опасался, как сглаза, Хафиз потому, что оставить не мог Печальными розы Шираза. Владыки Востока из белых дворцов, За честь они это считали, С дарами к нему посылали гонцов И в гости его приглашали. Гонцы увозили, нахмурясь, как ночь, Любезные строки отказа. Писал он владыкам: "И на день невмочь Оставить мне женщин Шираза". Саади бывал и в далеких краях, Где пел он над струнами саза, Но в жизни ни разу любви падишах Хафиз не оставил Шираза. И к женщинам лик обращал, как привет, Он даже во время намаза, Покинуть боялся, наверное, свет Хафиз в отдаленье Шираза. Училище любви. Перевод Я. Козловского
Жизнь - высшее училище любви, Чьи кафедры не каждому потрафили, Ты в нем на факультете географии Пред картой мира взгляд останови. Материки, как полуострова, Но даже там, где правит бал военщина, "Целуй меня!" мужчине шепчет женщина Знак вечности не эти ли слова? В училище история должна Былые страсти изучать и чаянья. Встарь поклонялись женщине отчаянно, Тому пример Троянская война. А это - медицинский факультет, Но здесь не знают способов лечения, Когда наносит женщина ранение Мужскому сердцу, излучая свет. На кафедре астрономов сто крат Движения небесных тел осознаны, А мне бы знать, двумя любуясь звездами, О чем они на небе говорят?
Поделиться с друзьями: