Сумерки (Размышления о судьбе России)

Ох уж эти мелочи — дьявольские игрушки.

Горбачева постоянно пробовали на зуб, испытывая его прочность как руководителя. Наверное, многие помнят вы­ступление в парламенте генерала Макашова, когда он с при­сущей ему наглостью советовал Верховному Главнокоман­дующему пройти хотя бы краткосрочные курсы военного де­ла. Все ждали реакции Горбачева, но ее так и не последовало. Хотя она была очень нужна в то время. Я говорил об этом с Михаилом Сергеевичем. Он при мне звонил министру обо­роны Язову. Тот обещал внести кадровое предложение о Ма­кашове в течение трех дней. Речь шла об отправке его во Вьетнам. Но все быстро затихло. И что же? Впоследствии Макашов бегал около мэрии с пистолетом, матерщиной при­зывал людей к восстанию, а затем заседал в парламенте по списку КПРФ, громил Перестройку, разоблачал Горбачева и поносил евреев.

Я уже писал о том, при каких обстоятельствах главный ре­дактор «Советской России», газеты компартии, Валентин Чи- кин напечатал статью Нины Андреевой против Перестройки. И что же? Чикин теперь — член парламента, продолжает ре­дактировать одну из самых реакционных газет, а Михаил Сергеевич продолжает получать оплеухи от этой газеты.

Заместитель Михаила Сергеевича по Совету обороны Бакланов вместе с редактором газеты «День» (ныне газеты «Завтра») Прохановым публично и злобно критиковали политику разоружения, практически отвергая даже саму возможность соглашений с США о сокращении ядерных и обычных вооружений, одобренную Политбюро. Михаил Сер­геевич опять промолчал.

Я думаю, в России еще не забыли нашумевшее «Слово к народу», явившееся, по сути, идеологической программой ав­густовских мятежников. Оно было опубликовано в той же «Советской России» 23 июля 1991 года. Письмо предельно демагогическое, представляет из себя набор злобных пасса­жей. По форме «Слово» — достаточно пошлое сочинение, но точно рассчитанное на возбуждение инстинктов толпы.

«Очнемся, опомнимся, встанем и стар, и млад за страну. Скажем «Нет!» губителям и захватчикам. Положим предел нашему отступлению на последнем рубеже сопротивления. Мы начинаем всенародное движение, призывая в наши ряды тех, кто распознал страшную напасть, случившуюся со страной».

Коротка память во злобе у зовущих на баррикады. Уже забыто в горячке, что за такое «Слово» еще недавно авторов расстреляли бы к утру следующего дня. А они жалуются, что их «отлучают от прошлого». Какого прошлого? Расстрельно­го? Лагерного? Письмо подписали: Юрий Бондарев, Юрий Блохин, Валентин Варенников, Эдуард Володин, Борис Гро­мов, Геннадий Зюганов, Людмила Зыкина, Вячеслав Клыков, Александр Проханов, Валентин Распутин, Василий Стародуб­цев, Александр Тизяков.

Надлежащей реакции президента страны не последовало. Как будто все это звучало не призывом к насилию и погро­мам, а было шуточным номером на капустнике.

Те, кто теперь обвиняет Горбачева в авантюризме, связан­ном с Перестройкой, ошибаются: чего-чего, а авантюризма в его характере не было ни грана. Это хорошо. Но, как это ни странно, человек, стоявший у начала исторического и лично­го риска, был совершенно не расположен рисковать в вопро­сах, куда менее сложных. Свалить дуб, то есть диктатуру, решился, а вот сучки обрубить испугался. Боязнь чего-то худшего даже тогда, когда для этого не было достаточно серьезных оснований, лишь усиливали у него постоянное стремление к перестраховке, желание «потянуть» с дейст­виями и решениями, не раздражать лишний раз тех, от кого, как ему казалось, зависело сохранение порядка.

Характерный пример. Во время мартовского (1991) проти­востояния, когда демонстранты, требовавшие продолжения реформ, оказались лицом к лицу с солдатами, Горбачев вол­новался, как никогда, «сидел» на телефоне, собирая инфор­мацию. Мне он звонил в этот день несколько раз, невзирая на возникшую (по его инициативе) прохладу в отношениях. Я чувствовал его растерянность. Во время одного из таких звонков он сказал: поступила информация, что демократы готовят захват Кремля и что для этого где-то изготавливают­ся крючья с веревками (ох уж эти крючковские штучки!). Можно было принять это за дурной розыгрыш, но Михаил Сергеевич был серьезен. Он попросил меня позвонить мэру Москвы Попову и сказать ему об этой информации. Попов рассмеялся: «Что там, у этих информаторов крыша поехала? Хоть бы адресок дали, где крючки делают, да и с веревками у нас дефицит». Я сообщил об этой реакции Горбачеву, а еще добавил, что лично боюсь прямого столкновения армей­ских подразделений с мирными демонстрантами. Кто-то мо­жет выстрелить и спровоцировать бойню.

— Этот кто-то и будет отвечать, — сказал Михаил Серге­евич.

— Согласен, но как потом хоронить будем? Вся Москва выйдет на улицы. И понятно, с какими лозунгами.

Михаил Сергеевич некоторое время молчал, а затем ска­зал: «Я сейчас позвоню Язову и Крючкову, напомню, что они понесут личную ответственность, если это противостояние окажется трагическим». Думаю, что это предупреждение все-таки сорвало запланированную провокацию.

Или взять вильнюсские события января 1991 года. О них я узнал из выступления Егора Яковлева в Доме кино, где от­мечался юбилей «Московских новостей». Информация оше­ломила людей. На другой день утром ко мне в кабинет в Кремле пришли Вадим Бакатин, Евгений Примаков, Виталий Игнатенко с вечным русским вопросом — что делать? На­строение было препоганое. Долго судили-рядили, пытаясь поточнее оценить ситуацию, найти выход из положения. Не­рвничали. Наконец, коллегия «заговорщиков» поручила мне пойти к Михаилу Сергеевичу и предложить ему вылететь в Вильнюс, дать острую оценку случившемуся и создать неза­висимую комиссию по расследованию этой авантюры.

Горбачев выслушал меня, поразмышлял и... согласился, добавив, что вылетит завтра утром. Попросил связаться с ли­товским лидером Ландсбергисом и спросить его мнение. Я позвонил в Вильнюс, Ландсбергис поддержал идею. Дого­ворились о том, где Горбачев будет выступать. За подготовку речей взялся Игнатенко. Он был в то время пресс-секрета- рем Горбачева. Однако утром ничего не произошло.

Мы снова собрались в том же составе. Идти к Горбачеву я отказался. Попросили Игнатенко взять эту миссию на себя, найти какой-то повод для встречи. С нетерпением ждали его возвращения. Он вернулся с понурой головой и сообщил, что поездки не будет и пресс-конференции в Москве тоже не будет. Крючков уговорил Горбачева не ехать, заявив, что не может обеспечить безопасность президента в Вильнюсе. Са­мо собой разумеется, что Крючков «не мог гарантировать», он-то лучше других знал, что на самом деле произошло и кто организовал эту провокацию.

Мы поохали-поахали и разошлись. Я от расстройства уехал в больницу, а перед этим дал интервью, в котором ска­зал, что случившееся в Вильнюсе — не только трагедия Литвы, но и всей страны. Добавил, что не верю в местное происхождение стрельбы. С тех пор и попал под особенно тяжелую лапу КГБ. В конце концов, Крючкову удалось ото­двинуть меня от Горбачева. В откровенно наглом плане все началось с Вильнюса, до этого малость стеснялись. Авантюра в Литве провалилась, Крючков струхнул, он понимал, что Горбачев мог организовать настоящее расследование. Вот когда надо было с треском снять Крючкова и Язова с работы. Это было бы реальное сотворение истории. Горбачев на это не пошел, что и вдохновило всю эту свору на подготовку ав­густовского мятежа.

Вскоре мне в больницу позвонил Примаков и сказал, что Михаил Сергеевич наконец-то принял решение о проведе­нии пресс-конференции по Вильнюсу и просит меня при­ехать на нее, если смогу. Это было в двадцатых числах янва­ря. Евгений Максимович добавил, что он лично советует приехать, Горбачев выглядит растерянным и чувствует себя совершенно одиноким. Я поехал.

Содержание выступления было нормальным, но, как гово­рят, дорого яичко ко Христову дню. Слова Горбачева не убе­дили собравшихся, ибо запоздали. Общественное мнение было уже сформировано. Президент оказался в серьезном проигрыше. Так всегда бывает на крутых поворотах истории, когда поведению лидера недостает определенности. Михаил Сергеевич так и не смог понять, что ситуация после Вильню­са резко изменилась. Она требовала решительных действий по многим, если не по всем, направлениям.

События за окнами Кремля понеслись вскачь, а в действи­ях высшего эшелона власти не произошло принципиальных изменений. Появилась возможность пойти вперед широким шагом, а вместо этого — топтание на месте. Перестройка уперлась в бетонную стену партгосаппарата и силовых струк­тур. Разрушение этой стены Горбачев все время откладывал, дождавшись того, что КГБ и его высокопоставленная агенту­ра в партии пошли на мятеж и устранили Горбачева от власти.

В новой ситуации только кардинальные решения с откры­той опорой на демократические силы могли спасти положе­ние. Вместо этого Горбачев, будучи в Белоруссии, обрушился на демократов, повторив ярлык политических зубодеров: «так называемые демократы». Я до сих пор не знаю, кто го­товил ему эту речь. Своим выступлением в Минске он про­делал большую дырку в шлюпке Перестройки.