Сумерки (Размышления о судьбе России)

Еще один урок этой школы: человек рано или поздно по­нимает, с какой мощнейшей и всеподавляющей организаци­ей имеет дело и насколько ничтожны его личные возможнос­ти. Чугунный каток. Нет необходимости повторять, что в объединенной корпорации «Партия — Государство — Ка­рающий меч» человек даже не песчинка, а просто возобнов­ляемый ресурс — и не более того. Чтобы выжить в этой Сис­теме, а затем добиться в ней каких-то перемен и сокрушить ее изнутри, надо очень хорошо знать эту Систему, все зако­улки ее внутренних связей и отношений, ее догмы и штам­пы. Не только состояние экономики, нищенская жизнь, техническая отсталость довели Систему до абсурда, но и пропаганда, с утра и до вечера утверждающая, что «все советское — самое лучшее» и что нам везде сопутствуют «успехи». Именно на этой базе и формировался официаль­ный кретинизм.

Как сейчас вижу на воротах лозунг: «Вперед к коммуниз­му», а за воротами мусорная свалка. Надо хорошо знать сла­бости Системы, чтобы выдавать их за достоинства, знать ее очевидные поражения, чтобы изображать их как победы, знать ее развалины, чтобы преподносить их как шедевры зодчества. В этих условиях и возникло уникальнейшее явле­ние, широко распространившееся в литературе, журналисти­ке, общественной науке. Я имею в виду междустрочное письмо, которым жило советское интеллектуальное сообще­ство, статьи-аллюзии — от них буквально «вскипали» пар­тийные чиновники и цензура, когда их замечали. Да еще анекдоты. Советское время — это расцвет анекдотного ост­роумия и междустрочного письма. Что ни говори, а между­строчное письмо стало своего рода лукавым пристанищем для мыслящей интеллигенции и всей «внутренней эмигра­ции», оно было доведено до высочайшего мастерства.

Византийство как политическая культура, как способ да­же не вершить политику, но просто выживать в номенклату­ре — суть такой Системы. Одни открыто лицемерили, дру­гие тихо посмеивались. Третьи ни в чем не сомневались, что и служило социально-психологической базой сталинизма. А кто был не в состоянии освоить науку византийства, от­сеивался. Тот же, кто выживал, становился гроссмейстером византийства, выигрывая не одну олимпиаду аппаратных интриг. В систему византийства дозволено только вписы­ваться, но ни в коем случае не предлагать какие-то действи­тельно новые правила игры. И лишь потом, достигнув из­вестных должностных высот, можно было добавить к этим правилам что-то свое, но не раздражающее других игроков. Повторяю, принципиальных изменений византийство при­нять, если бы даже захотело, не могло, не разрушая саму Систему.

Не стану утверждать, что мои наблюдения точные. Не скажу, что способность Горбачева к быстрой смене собст­венного образа и подходов к решениям всегда имела отрица­тельный смысл, нет. Я даже не знаю, управлял ли он полно­стью этой способностью или она составляла органическую часть его натуры. Иными словами, ему не откажешь в даре осваивать новые для себя роли, политические и жизненные ситуации, он наделен вкусом к переменам, которым распола­гает далеко не каждый. В способности менять взгляды на те или иные проблемы, даже на исторические события, тем бо­лее, оценки текущих дел нет ничего предосудительного, ско­рее, это говорит о творческом потенциале человека, его нор­мальном психическом и умственном состоянии. Тверды и по­стоянны в своих убеждениях только живые мертвецы.

К сожалению, охота за компромиссами не всегда прино­сила Михаилу Сергеевичу удачу. Во второй половине его де­ятельности уже в качестве президента он постепенно стал рабом компромиссов. Охватившая его после XXVIII съезда растерянность лишила дара точного политического расчета. Готовясь к очередному заседанию Съезда народных депута­тов (а предыдущее провалило экономическую программу Шаталина — Явлинского — Петракова), Горбачев подгото­вил несколько пунктов «спасения» страны. Они были прак­тически бессмысленными, по сути своей шагом назад. А по­тому и получил он «бурные аплодисменты» дремучего боль­шинства на съезде.

Потом Горбачев говорил, что данная импровизация пред­ставляла из себя тактический маневр. А на самом деле он «сдал» экономическую программу «500 дней» под лицемер­ное «одобрям» большевистского лобби, «сдал» работающую демократическую структуру — Президентский Совет, но «сдал»-то он прежде всего самого себя. Он отбросил в сторо­ну и меня. Я вообще оказался не у дел. Было обидно и за се­бя, и горько за лидера. Но главное состояло все-таки в том, что Горбачев, отстранив своих ближайших соратников от процесса Перестройки, именно в этот момент фактически потерял и свою власть. Формально это произошло в декабре 1991 года, а в жизни — на год раньше. Крючков и его подель­ники из высшего эшелона власти, в основном давние агенты и выдвиженцы спецслужб, по-своему оценив сложившуюся ситуацию, начали восстанавливать утраченные ими позиции. Раздев Горбачева догола в кадровом отношении, они присту­пили к подготовке мятежа.

После Фороса я вернулся к Горбачеву— так велела со­весть. Но снова получил щелчки по носу. У меня есть способ­ность становиться выше житейских интриг и политических мелочей. Но при каких-то общественных и личных обсто­ятельствах эта способность оборачивается и недоброй своей стороной — неоправданными метаниями, предоставляет воз­можность другим не считаться с тобой, пнуть в твое самолю­бие и походя обидеть. Так получилось и со мной.

Михаил Сергеевич — человек образованный, что для его бывшего политбюровского окружения было далеко не нор­мой. Естественно, что после войны, когда страна испытывала сильнейший кадровый голод, двери наверх перед многими распахивались достаточно широко (я знаю это по себе). При­выкший работать, несомненно увлеченный открывавшимися перспективами, Горбачев, надо полагать, справлялся с теми задачами, которые ему приходилось решать на Ставрополье.

На всех этапах партийной карьеры ему сильно помог — и в продвижении вплоть до самого верха, и в обретении того образа, который закрепился за ним, — интенсивно нарастав­ший интеллектуальный разрыв между высшей партийной номенклатурой и наиболее образованной частью общества. В верхних эшелонах партийного и государственного управ­ления традиционно оставалась низкая мобильность «вож­дей» всех рангов, а со временем эта система совсем закосте­нела. Секретари обкомов и ЦК, министры и их заместители, а вслед за ними и многие руководители среднего звена сиде­ли в одних и тех же креслах уже не годами, а десятилетиями, а то и пожизненно.

В чем тут беда? Это были не просто старые и больные лю­ди, фактически не способные на каком-то этапе жизни рабо­тать в полную силу. Они, будучи руководителями наивысше­го ранга, имели, за редким исключением, крайне скромное образование. Как правило, сельскохозяйственное или техни­ческое, причем полученное очень давно, но не правовое, не экономическое, не гуманитарное. На фоне тогдашней вер­хушки Михаил Сергеевич действительно олицетворял собой энергию и образованность. И выиграл он соревнование не с подобными себе, а с людьми другого поколения. Это в значи­тельной мере объясняет, почему так быстро и легко родилась в середине 1980-х годов «легенда Горбачева».

Что же касается событий на первом этапе Реформации, то они тоже весьма противоречивы, как и сам Горбачев. Одна линия — андроповская, то есть завинчивание гаек, укрепле­ние дисциплины через разные запреты. Наиболее убежден­ными ее представителями, хотя и в разной степени, были Ли­гачев, Крючков, Никонов, Воротников, Соломенцев, Долгих. Уже в мае 1985 года вышло Постановление Совета Минист­ров СССР «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма, искоренению самогоноварения». Оно привело к тяжелым экономическим потерям, росту наркомании и увеличению са­могоноварения и пьянства. Первый практический сигнал об­ществу от новой власти оказался разочаровывающим.

Я знаю этот вопрос не понаслышке. В свое время, еще до канадского периода моей жизни, где-то в шестидесятых го­дах, я оказался руководителем рабочей группы ЦК по подго­товке проекта постановления Политбюро по борьбе с алкого­лизмом. Дискуссии по этому поводу были очень острыми. Наша группа предложила постепенно сокращать производст­во низких сортов водки, но одновременно увеличивать про­изводство коньяков, вин высшего качества и безалкогольных напитков. Намечалось увеличение производства пива, для чего планировалась закупка оборудования за рубежом. По­литбюро ЦК приняло эти предложения. И все бы пошло нор­мально, но на заседании Верховного Совета министр финан­сов заявил, что бюджет не будет выполнен, если постановле­ние по алкоголизму останется в силе. В результате все заглохло. Министр финансов облегчил себе жизнь, а люди продолжали пить отраву.