Сумерки жизни

Но вы, девушки, никогда не выучитесь, ибо слишком многие жаждут вашей благосклонности, стремятся овладеть вами, и для них вы достаточно хороши и такими, каковы вы сейчас.

Тьфу! Вы фальшивы во всем: в доброте, в любезности, в уважении, в преданности и внимании, даже в самопожертвовании!

Судьба карает вас, хоть и поздно, за вашу нагло-трусливую и удобную жизненную ложь!

Мужчина всегда уступает, ему врождена уступчивость, необходимая в жестокой, тяжелой, многотрудной, до ужаса сложной трагической жизни.

Но женщина никогда не уступает.

Это — ее страшно привлекательная и вместе с тем отталкивающая особенность. Горе тому, кто думает, будто женщина когда бы то ни было уступает!

В ней нет силы уступать, за исключением тех случаев, когда она живет для детей. Тогда она надорвана вечными материнскими заботами, заперта за тюремной стеной!

Тогда ее способность к сопротивлению сломлена.

Стать матерью значит достичь единственно для женщины возможного женского мира!

Это, стало быть, дело физиологии!

К тем, которые даже естественным путем неспособны достичь «мира и покоя» на земле, нужно относиться с глубоким сожалением: они истерички, больные, от которых ничего нельзя ожидать, потому что они больны, и в общем здоровом мире ни к чему не способны!

ВЕЧЕР.

— Что ты теперь пишешь, поэт, в одиночестве своей комнаты?

— Я пишу нечто вроде гимна о том, что со вчерашнего вечера до сегодня, до трех четвертей седьмого, не совершилось ничего страшного для моей больной души!

— От чего страдает твоя душа?

— Она страдает от всех несправедливостей, глупостей, ненужных бестактностей в этом, в общем, довольно сносном, может быть, даже достойном того, чтобы жить, мире.

— Да, я верю тебе, что ты болен. Здоровые люди таких мелочей не ощущают; все это просто составная часть жизни; у кого здоровые нервы, тот не жалуется на необходимость нести неизбежное жизненное бремя!

— Почему не принято вешать мать публично, в назидание всем, если она замучила до смерти свое маленькое дитя?

— Потому что по закону это не полагается.

— Разве нельзя всего этого изменить? Одним росчерком пера...

— Да, можно.

— Ну, и??..

— Держись за эту единственную надежду, неспособный к жизни поэт.

— Дай мне закончить гимн во славу того удивительного дня, когда случайно с моей больной душой не случилось ничего трагического.

— Прощай!

— Подожди! А мой разговор с тобою?.. Не написать мне гимна! Прощай.

— Подожди! Напиши свой гимн. Разговоры ведь в нашей жизни наименьшее зло!

ПОЧЕМУ?!

Почему завелась у современных людей, у так называемых современных людей, эта «истерическая» манера сознательно преувеличивать в каком-либо направлении то, что им даровано милостью судьбы? Это, быть может, здоровый стимул для того, чтобы использовать с наибольшей легкостью и грацией все врожденные силы?.. Ни в коем случае! Это затрудняет легкость твоей телесной машины... О, культурный человек! Ходи легкокрылый, свободный от земного начала, Иди, скользи, но не пытайся быть более легкокрылым, нежели то доступно для твоей машины!

Для моего отца рюмка настоящего бенедиктина после обеда, сигара и шесть недель отдыха на Лакабоденском пастбище олицетворяли собою счастье. Он большего никогда не желал, видел уже в этом «подарок милосердной судьбы!»

Мне всегда говорят: «Вы бы должны были взяться за одноактные пьесы. Это прекрасно подошло бы к вашей манере, и ведь это будет получше простых набросков». Но все приличие и благоразумие заключается в том, чтобы действовать сообразно своим силам. Мощные пары только для гениев, и даже им они не всегда бывают по плечу. Резкими, гениальными скачками можно покорять женские сердца (я слышу сердца?!?), но никак не мир! Каждый должен содействовать общей созидательной работе на подобие муравья и пчелы, в согласии с природой, в согласии с судьбой, иначе говоря — гениально-скромно! Не желать больше того, что можешь, почти гениально. Честолюбие не должно быть ни чем иным, как использованием избыточных сил машины. Шиллер не мог не писать своего Валленштейна! Все в нем заставляло его это сделать. Для него было бы гораздо мучительнее не писать этой трилогии, нежели для идиота написать ее! Взять на себя бремя целой женской жизни, женской доли, должно быть для человека легче, даже удобнее, нежели не брать ее на себя. Иначе человек не будет мудрым! Все, что мы делаем или не делаем, должно зависеть от внутренних границ, поставленных нашей машиной. А потому оставь пожалуйста все планы, надежды, мечты, честолюбие твоего ума, твоей души, и займись, мечтательный грешник, лучше тем, чтобы сохранить твою машину в состоянии высшего напряжения сил; вставай до восхода солнца, ложись до заката, кушай легкую пищу! Не взнуздывай свою лошадь сзади при помощи чертовски смешного честолюбия (наследственная мания величия в микрокосме), позаботься лучше сознательно о том, чтобы все винты и винтики, колеса и клапаны были в порядке!

ПУТИ СТРАДАНИИ.

Доктор в санатории говорил: «Покой, покой есть первое условие для выздоровления!».

А в нем, внутри, природа просила, умоляла, требовала: «Возбуждения! подвижности! децентрализации!».

Доктор в этом ничего не смыслил, хотя и желал добра своему пациенту. Он был иначе создан. Ему в аналогичном случае был бы необходим покой. Откуда же ему знать, что у другого человека в таком же случае иные потребности?! Разве он господь бог? Ничуть не бывало! Он солидный человек, который судит об отдельных частностях с общей точки зрения. Собственно говоря, он почти не солидный человек. Он деспот и, стало быть, человек опасный.

Кто способен перенестись, совершенно без предвзятых мыслей, в чужой организм? Кто захочет это сделать?! Разве только поэт, этот человек чуждого и, вместе с тем, близкого мира.

Но ведь это не врач, это не запротоколированная испытанная фирма! Ему никто не верит, у него просят дать автограф или портрет в том случае, если в нем очень нуждаются и хотят выразить свою признательность. За советы по душевным страданиям никто не платит; здесь на земле это должно быть сделано даром. Серьезным, гуманным советчикам не платят, это может их оскорбить; следовательно, остается простое средство: их нужно использовать даром. Это никому не обидно.

Я, например, многим помогал, многим принес пользу. И все эти люди думают: поэт вполне вознагражден нашим признанием.

Неужели вы серьезно так думаете?!

Если бы вы так думали? Если бы вы и в самом деле так думали?!

Это было бы, хотя отчасти, извинением, но вы ведь, надеюсь, не думаете этого? Вы так не думаете!

Это только выгодная сделка, которую вы заключаете с душой писателя.

Она вам дает все, что в состоянии принести в дар.

Вы же ей даете простое, удобное признание. Фи! Вы не чтите должным образом ваших истинных врачей!

О ПОЭТАХ.

Если в моей жизни что-нибудь не совсем ладно, я немедленно перестаю быть поэтом.

Вы справедливо заметите, что, по вашему мнению, во мне очень редко или даже никогда не бывает все совсем ладно, но я отвечу, что в таком случае слишком редко можно встретить истинного поэта.

Для поэтического творчества необходимо, прежде всего, «освобождение от всего, что гнетет и связывает других людей». Я здесь отнюдь не говорю о «медленно, незаметно где-нибудь начинающихся органических заболеваниях», о «раке честолюбия», о зависти, о муках ревности, и т. п. Я говорю лишь о самом незначительном расстройстве желудка, или о других подобных, легких недугах. Для «организма поэта» (к сожалению и благодаря богу) нет ничего легкого, а все тяжело и вредно. И потому при всем кажущемся таланте все же без «гигиены и диэтетики» он должен потерпеть позорное крушение, даже если он был единственный среди тысяч, мировой великан, как Гете, Золя, Толстой, Гамсун, Достоевский и многие другие; жить так, просто творить и надеяться на то, что матушка милостивая природа даровала, в своем жутком добродушии, этого теперь недостаточно. Людей 1870 года можно еще было обмануть, но людей 1917 года уже не обманешь!.. Тот, в душе которого «ангел движения вперед и мирового улучшения жизни всех людей» в не распростер своих крыльев, тот будет тщетно стремиться к вечно-зеленой лавровой ветви, с виду такой незаметной, но представляющей единственную в мире ценность.