Сумерки жизни

Через тридцать лет я вижу ваше производство, но не вижу в его формах истинно художественной простоты природы. Будем учиться у наших врагов, это лучший способ их победить. Всемирно известная «Ruskin Pottery» с ее единственной в мире глазурью никогда не украшала своих изделий изображениями цветов и растений; нет, она возлагала свои надежды исключительно на действие фарфора, красок и глазури! Господин Шлейсс, именно вы могли бы теперь завоевать мировой рынок. Вы должны следовать примеру наших бесчестных врагов в произведениях знаменитой «Ruskin Pottery», где каждая ваза стоит от 10 до 90 крон, в то время, как вы можете производить ее, в моем любимом Гмундене, втрое или вчетверо дешевле. Господин Шлейсс, не поддавайтесь, пожалуйста, соблазну людей, которые являются врагами неискаженной природы; они пользуются бедным, невинным фарфором и дивной глазурью Гмундена для своих убогих и потому сложных архитектурных созданий. Вы можете организовать мировое дело, если предоставите вазу воздействию печки и таинственному искусству природы, жару, самому цвету! И идеальной глазури Гмундена! Фарфор может действовать только своей издревле идущей формой в вазах, горшках, кружках, чашках, как их делали честные финикияне, честные индийцы, а ни как не подражанием человеку, животному и растению. Это печальное, нет — трагическое заблуждение якобы современного, всущности сбившегося с пути духа! Природа побеждает искусство, смеясь! Nomina sunt odiosa! Да здравствует природа!

БЕДНОСТЬ.

Она прошла мимо, и это было для него все.

Он даже не коснулся ее белой одежды.

С тех пор он мечтал, томился и страдал. И был в экстазе.

Потому что наши нервы живут, слава богу, тем, что ощущают,

а не тем, что дает или не дает другой человек.

В иной, более грубой области происходит обмен, естественный обмен: do ut des!

Но душа живет сама по себе,

она принимает независимо от всего весну и осень,

нежного ребенка и прекрасную женщину,

береговой камыш вдоль озера, коричневое томление пруда, оленя, утренние крики, вечерний мир и тишину. И все принимает таким, как оно есть!

Тот, кто сам не испытывает, считает это «патологией»...

Оставьте им по крайней мере это слово, исцеляющее их скрытые раны!

ТОСКА.

Она чувствовала давно, будто дело идет не совсем ладно.

Она не знала, в каком именно смысле. Да, она не хотела когда бы то ни было узнать. К чему?! Ведь изменить нельзя!

Или нужно, можно?!

Она нашла в его записной книжке одно имя, один телефонный номер, один адрес, один шифр.

Она написала этим шифром письмо, разорвала его: «Фу, душа моя, так ведь нельзя поступать!»

Так она сохранила дорогую, страшную тайну, что она это знает, чувствует, день и ночь, всегда!

Когда, во время прогулок за городом, он останавливался на минутку перед красивым, цветущим деревом, перед кустарником в поле, углубившись в свои мысли,

она чувствовала: «Он думает о ней! Ужасно!»

АВГУСТ СТРИНДБЕРГ.

Под влиянием женской любви уступить...

Женщины, не сознающие этого, знаете ли вы, что означает это ужасное слово: «Ради меня?!»

А почему?! Откуда тебе знать, какие ценности ты во мне разрушаешь, когда я «ради тебя?!»

Для вас доказательством является именно то, что мы охотно разрешаем вам нам мешать, следовательно глубоко падаем!

Тогда органически мы приближаемся ближе к вам, которым вечно что-нибудь мешает!

Вы не хотите идти в мир по нашему вечному пути,

ибо что-то связывает вас и мешает вам!

Мы должны видеть в вас замену всего мира.

В то время, либо вы в лучшем случае живая фотография мировых красот!?

Почему вы не хотите следовать за нами, молча,

тихо и печально, покорно удивленно, и по нашим следам?!

Что нам из того, что вы держите скипетр?!

Для скипетра нужны миропомазанные, среди тысяч избранные царицы!

Смирись, красота, нежнее, легче! Обдумайте это!

ЖЕНСКАЯ СУДЬБА.

Молодая, прелестная, очаровательная женщина сказала однажды:

«Прошу вас, не соблазняйте меня никогда даже самыми лучшими спиртными напитками, прошу вас, не говорите, что отказ в этом отношении оскорбителен. Я пью только в обществе мужа, — если говорить откровенно — лишь под защитой мужа. Я, к сожалению, не знаю точно, от чего это меня спасает, но для моего небольшого жизненного счастья достаточно одного этого чувства безопасности. Мы должны быть скромны! Не все же мы герои, хотя все мы выглядим одинаково. Многие из нас рады тому, что они так или иначе, как-нибудь, где-нибудь, нашли пристанище, у приличного, взрослого, нетребовательного мужчины. Не во всех нас есть «буря и натиск». Мы стремимся к идиллической жизни, не хотим быть всегда «сказочными принцессами» для мечтательных идеалистов, которые не знают этого проклятого, сложного мира. Но можем ли мы это?! Откровенно признаться, мы этого не можем. Мы можем иногда хорошо готовить, держать в порядке дом, копить деньги. Но разве мы тогда являемся мистическими, нежными цветами жизни?! Ничуть!! Как нам тяжело?!»

Совсем нет! Смело решайся! Этот путь или другой. Конечно, труднее всего постоянно восхищаться.

Сегодня, 15/1, я получил от одной дамы анонимное письмо, потому что я в одном наброске—«Судьба женщины!)—сказал: «Конечно, постоянно приводить в восхищение труднее, чем следить за домашним порядком».

Япония, многомиллионная, имеет самых смиренных женщин в мире. Но их «козочки» являются для них все же «жизненной поэзией, романтикой, прелестью, легкостью бытия». Разве нельзя, разве не следует иногда видеть в женщине одухотворенное произведение искусства, так ее ощущать, молиться на нее?! Разве не может одна единственная среди тысяч любезно, самоотверженно удовлетворить наш взор?! Почему в повседневной жизни не могут существовать «Павловы» и «Карсавины»?! Почему это женщина не может привести нас в восторг иначе, как соблюдением порядка нашего бельевого шкафа?!? Гете встретил одну такую наверно, а, может быть, и многих других. Христиана Вульпиус поняла свою миссию по отношению к Гете. Гений ежедневной жизни! Почему должны мы восторгаться обязанностью?! Разве то «другое» в этом, таком сложном, мире преступление?! Suum cuique, каждому свое! О, женщина, бери мужчину в его многосторонности! Односторонний немногого стоит! Он... к сожалению, одно-сторонен!

ВТОРОЕ ПОСЕЩЕНИЕ.

Придет... не придет... она придет... не придет...

Теперь полдень. Она должна прийти в полдень.

Сцена торжественно освещена, серый октябрьский день светит сквозь коричневую, прозрачную занавесь.

Я слышу шум поднимающегося лифта (наш шумит, как ветер в бурю в вершинах деревьев).

Она идет... нет, это слуга, к даме, живущей рядом.

Она не идет.

Я перебираю коричневый чертополох в синих вазах. Моя комнатка вся коричневая и синяя.

Во время первого посещения она сказала: «Это, наверно, ваши любимые цвета?! Мои любимые — цвет зеленого горошка и серый цвет голубя».

Я отвечал:

— Если бы синий и коричневый не были моими, я бы выбрал ваши цвета.

Лифт... шумит. Он останавливается у третьего этажа.

Час пополудни!

Она придет... не придет... не придет... не... придет.

МОТЫЛЕК.

Разве я обманщик, шарлатан, дон-Жуан?! Я люблю всех, кто достоин любви.

Следовательно, и тебя! Именно потому я люблю прежде всего и больше всего тебя!

Но все же самая маленькая, самая незначительная, самая незаметная красота отвлекает меня от тебя, влечет меня, соблазняет меня.

Подожди! Я ведь к тебе всегда возвращусь!

То, что я всегда к тебе возвращаюсь, составляет твою единственную, настоящую честь.

Бабочка порхает туда, сюда,

и, наконец, поздним вечером, опускается снова на бирючину.

Где бы ты ее ни встретила, не там ее дом; ее домом остается всегда бирючина! То же и ты для меня!