Свадебный круг: Роман. Книга вторая.

Банковская кассирша уже захлопнула окошко, Огородов запирал на замки двери своего кабинета, чтоб идти обедать, когда влетевший Серебров вежливо предупредил:

— Вам сейчас позвонит из Тебеньков Виталий Михайлович.

— Я пошел обедать, — не замечая Сереброва, сказал Огородов охраннику и двинулся к выходу. Телефонный звонок застиг его на пороге.

— Вас Шитов, — проговорил охранник.

Метнув на Сереброва оскорбленный взгляд, Огородов махнул кассирше рукой, чтоб та садилась обратно к окошку.

Так складывались отношения с Николаем Филипповичем, однако, проезжая мимо банкировского подворья, Серебров с нетерпением смотрел на окна, надеясь увидеть Веру или Танюшку, но их там не было.

БЕРЕГА

Лето уже выжелтилось, кое-где побурело, стало зрелым, потеряло нежную светло-зеленую веселость, когда выписали Маркелова из больницы. Побледневший, с одутловатым лицом, он вышел из машины, как только заехали за фанерный, щит с названием своего колхоза, и пошел пешком. Хотелось подышать, отвлечься от больничных дум. Капитон ехал сзади на почтительном расстоянии. Догонявшие Маркелова автомашины притормаживали.

— Садитесь, Григорий Федорович! — кричали шоферы. Находились такие, что недоуменно спрашивали, что случилось?

— Иду, и иду, — досадливо отмахивался Григорий Федорович. — Что, пешего председателя не видели?

А те и вправду вроде такой причуды за Маркеловым не замечали, крутили головами. Вынудили в конце концов Григория Федоровича свернуть за вытянувшиеся в шеренгу елочки дорожной защиты. Капитон медленно вел «уазик» по дороге вровень с идущим председателем.

По желтковым ржаным накатам уже двигались комбайны. Жали напрямую. Маркелов смотрел, чисто ли берут машины хлеб. Вроде без огрехов, и срез невысок, берегут соломку. Редкие копны выстроились в ряд. Маловато будет нынче кормины, маловато, но побольше, чем у соседей. Для себя хватит.

Всю дорогу выспрашивал Григорий Федорович у Капитона, как там в Ложкарях? Отчего-то ему хотелось, чтобы шофер возмущался замещающим его Серебровым, тем, как шли тут без него дела. И Капитон, угадывая это желание председателя, крутил головой, усмехался, находя у Сереброва несообразные поступки.

— До ночи кажинный день барабался, — кося глаза на председателя, с осуждением говорил Капитон. — Ни одной ухи не съел.

— Зелен еще, подлеток, — делая вид, что сочувствует Сереброву, произносил Маркелов.

Кроме ревнивого этого чувства, отравляли привычную внешнюю бодрость больничные впечатления, раздумья о зловредной опухоли, которая лишила его сна. Оказалась та доброкачественной, а сколько он пережил…

Испугавшаяся больше него этой самой фибромы, потучневшая, отвыкшая работать Лидия Симоновна не нашла сил сдерживаться и каждый раз упрекала Григория Федоровича за то, что он вовсе не думает о семье. Мог бы давно купить автомашину, а то случись что, ни мальчику, ни ей не на чем будет выехать из города. Она, не замечая, что обижает мужа, уже заботилась о житье без него.

— Рано хоронишь, — глядя в сторону, зло обрывал ее Маркелов.

А Лидия Симоновна, обмахивая носовым платком багровое от слез, тугое лицо, продолжала заупокойный разговор, упрекая Григория Федоровича в том, что не думает он о сыне.

Григорий Федорович тяжко вздыхал. Достался ему сын. Сколько раз после драк и провалов на экзаменах был у ректора института, молил оставить Борю: А тот его унижений не ценил. Относился к отцу иронично. Вслед за матерью считал его ограниченным человеком, работу никчемной.

— Бесчувственная ты деревяшка! — не добившись от мужа обещания завести машину, срывалась Лидия Симоновна.

Чтоб не видеть красное от слез, укоризненное лицо жены, он ложился на кровать и отворачивался к стене. Водил толстым пальцем по панели, обводя наплывы краски. Ох, как было ему тяжело. А Лидия Симоновна воспринимала и это, как демонстративное пренебрежение, разражалась упреками. Он, мучаясь, ждал, когда она наконец уйдет.

После сердитых телефонных разговоров с Серебровым (и зачем оставил он заместителем этого выскочку?!) ему стало казаться, что и жена права в своих мрачных пророчествах: никому он не нужен в колхозе, все забыли о нем, никто ему не подчиняется. Надо о доме думать, о семье. Никто ведь его не навестит, кроме жены, даже верный Капитон забудет. Кому нужен больной председатель? Лида хоть взбалмошная, а накормит вкусно, позаботится.

Но был он не совсем прав. Заглядывал к нему Ольгин, однажды приехал Виталий Михайлович Шитов и долго сидел, говоря, что спрашивал врачей, опухоль — ерунда. Вздыхал, сплетая руки, что опять лето не даст толком заготовить корма, хвалил Сереброва.

Маркелов умилился, растроганно засуетился, когда однажды в палату робко вошла Лиза. Смущенная, боязливая, обласкала Маркелова взглядом темных глаз. У Маркелова дрогнул голос, и он вдруг всхлипнул.

— Да что ты, Гришенька, кто тебя обидел? — прижав к груди его голову, проговорила она. От этого Григорию Федоровичу стало еще безутешнее, представился он себе маленьким, горько обманутым Гришунькой.

Взрослым он ревел два раза. Один раз в госпитале, когда просился к хирургу. Долидзе, а второй раз, когда после тюрьмы работал председателем и предложил ему Виталий Михайлович Шитов вступить в партию.

— Разве мне можно? — опешил Маркелов. — Ведь я…

— А почему нельзя? — ответил на вопрос вопросом Шитов и вскинул взгляд, в котором не было ни хитрости, ни подвоха.

Бойко и весело отвечал Маркелов на вопросы на заседании бюро, но вдруг сдали нервы, когда Шитов, поздравляя его, пожимал руку. Не сумел справиться с собой Маркелов, некрасиво всхлипнул и размазал кулачищем слезы по конопатому лицу, отвернулся в угол.

— Ну-ну, успокойся, Григорий Федорович. Все хорошо, — подбодрил его Шитов, кладя руку на плечо.

И вот теперь, ощущая, как со слезами приходит облегчение, всхлипывал он в объятиях Лизы. Чем, оказывается, можно было его доконать! Жалостью!

— Да что ты, Гришенька, на поправку ведь идешь, — шептала Лиза, смущаясь заходивших без стука сестричек и нянечек. — Вон ты какой сильный. Жить да жить тебе. — Сестрички и санитарки замечали руку Григория Федоровича на неположенном месте: на плече или даже колене посетительницы, но делали вид, что не видят этого, оставляли лекарства, еду и уходили.

После этих неожиданных слез, пристыженный, но умиротворенный, ласково глядел он на Лизу. После Лизиных тайных приездов, следя за оконной тенью, под светом фар проползающей по потолку, Григорий Федорович решительно думал о том, что надо ему жизнь свою переменить. Купит он Борису автомашину, отдаст все нажитое Лидии Симоновне и уедет куда-нибудь с Лизой и впервые в жизни будет счастлив. От этих мыслей становилось легче и светлее, но потом наплывали сомнения: как это сделать? Лиза решится уйти от мужа, а он сам вряд ли выпутается из житейских сложностей. Слишком поздно явились к нему эти мысли. Надо было сразу уйти от жены, как вернулся из заключения или когда стало известно о его связи с Лизой.