Сверхновая американская фантастика, 1995 № 3

— Не очень близко, — отвечаю я. Величайший дар Хейвена — уединенность. Я ценю это сокровище.

— Не можете ли вы подсказать, почему она вдруг решила покончить с собой?

— Покончить с собой?

Как можно было дожить до преклонного возраста на вконец загрязненной Земле, чтобы затем лишить себя жизни в пропитанных ароматом цветов покоях Хейвенской станции?

— Возможно, она хотела умереть, окруженная красотой, причем пока еще помнила о Земле, чтобы лучше оценить то, что она оставляет?

Полицейские благодарят меня за мои предположения, но я вижу, что они мне не верят. Поэтому и просят разрешения еще раз побеспокоить меня в случае необходимости. Да, конечно, я согласна. Но не думаю, что это случится. Все это расследование просто пустая формальность.

Сяо ждет меня дома, забившись в спальню, как будто боится быть обнаруженным. По маленьким морщинкам на его лбу я вижу, что он уже знает про Анну Каррас. Он хочет обнять меня.

— Сяо, мы должны поговорить о ребенке.

— Я знаю. — Его голос одновременно возбужденный и испуганный, он никак не реагирует на мои слова. — Вот поэтому я и сделал это, Майя, разве ты не понимаешь?

Тут руки у меня холодеют.

— Что ты сделал?

— Анна Каррас… — Голос мужа, шепчущий это имя, похож на жужжание пчелы. — Одним человеком меньше, значит, появляется место для еще одного ребенка. Ведь она была старая и противная. И ждала смерти, Майя, она сто раз об этом говорила. Разве единственный шанс родиться нашему ребенку не стоит ее жизни?

Я не могу трезво мыслить, обнимая Сяо, в то время как Анна Каррас лежит мертвая всего в одном жилом блоке отсюда. Я прошу Сяо подождать меня, ни в коем случае не уходить из дома без меня. Я пойду побродить по внешним коридорам, чтобы созерцать зелень и думать о глубине отчаяния моего мужа.

Вьющиеся растения в Демографическом бюро затуманены белыми и розовыми облачками «дыхания младенцев». Я не могу ощутить запах крохотных цветов, не помню даже, замечала ли их прежде. На фоне темной зелени стен они поразительно красивы.

Я ненавижу себя за то, что я здесь. Чиновница улыбается мне, как будто это не я сидела здесь только вчера, утешая мужа, рыдающего у нее тут на пружинящем травяном ковре.

— Моя соседка умерла, — выдавливаю я, не зная, как приступиться к этому ужасному разговору.

Она понимающе кивает, в глазах выражение привычного, хорошо рассчитанного сочувствия.

— Да, конечно, нам в Бюро об этом сразу стало известно. Вы хорошо ее знали?

Почему всем так важно это выяснить?

— Мы не были особенно близки. Но сейчас она умерла. — Я начинаю думать, мой приход сюда — даже хуже самого убийства. — Вы сказали, что мы с Сяо должны подождать изменения в составе населения, чтобы получить право на ребенка. Ведь теперь эти изменения произошли?

Есть ли у меня право судить о силе желания моего мужа? Если бы Анна Каррас умерла естественной смертью, не было бы ничего дурного в том, чтобы прийти сюда. И сейчас не должно быть. Кто вправе решать, чьи мечты стоящие, чьи нет?

Я не просила Сяо делать то, что он совершил.

— К сожалению, — чиновница удивленно поднимает брови, — вышло недоразумение. Я не хотела напрасно обнадеживать вас. Вы и ваш муж, несомненно, имеете право стать родителями, но боюсь, что мисс Каррас уже была завещана.

Все внутри меня сжимается, как будто матка уже сократилась в сладком ожидании.

— Завещана?

Она кладет руки на крышку стола и поудобнее откидывается в кресле, как будто готовясь к долгому объяснению.

— На Хейвене много пар вроде вашей, все они ожидают возможности завести ребенка благодаря чьему-нибудь переводу или смерти. В некоторых случаях такие семьи договариваются с друзьями или родственниками об их жизнях, ну, чтобы… — недоговаривает она, избегая встречаться со мной взглядом. — Все жизни на станции уже обещаны — как только кто-нибудь умирает, уже есть ожидающий своей очереди занять его место.

Мисс Каррас завещала свою жизнь паре на Третьем Кольце в апреле прошлого года. Им уже сообщили, что они должны оформить все документы для получения разрешения.

Моя голова кружится в звенящей пустоте.

— И так поступить может кто угодно?

— Да, конечно.

— Если я скажу вам сейчас, что хочу, чтобы в случае моей смерти Сяо получил ребенка, то мои яйцеклетки смогут быть размножены после того, как я умру?

Она мигает, как будто внезапно вспыхнул очень яркий свет, и роняет руки на колени.

— Ну, да… Но это очень необычный способ завещать свою жизнь.

— Могу ли я сделать это завещание в любое время? — продолжаю я настаивать. — В любое время вплоть до самого момента своей смерти?

— Да. — Она заговорщицки наклоняется вперед и спрашивает, но почему? Может быть, вы хотите мне еще что-нибудь сказать?

Теперь мои руки неподвижны, все внутри меня застыло в теплом ожидании. Я киваю и разглаживаю свою тунику спереди, там где она колышется от моего затрудненного дыхания.

— Мой муж, Сяо — это он убил Анну Каррас.

Сяо был счастлив. Он отправился вместе с полицейскими, зная, что его казнят, как только он объяснит, что он сделал и зачем. Мы подписываем завещательное распоряжение, вместе, и Сяо прижимается щекой к моему животу, плача о своей завещанной дочери.

— Мне даже не обязательно ее видеть, — сказал он мне в наше последнее свидание. — Я буду жить в ней, и только это важно.

Нет, Сяо. Не только это.

Пчелы в зарослях — они важны. Вода, плещущая в каскадах фонтана — тоже важна. Трава, просторные открытые залы, безуханные грозди «дыхания младенца» — все это так же важно, как и твое стремление к продолжению себя и четыре просторные комнаты нашего дома.

Я рада, что ты в конце концов получил то, что хотел, что ты умер счастливым, получив право зачать дочь. Я так же рада тому, что не все права обязательно должны быть использованы, что я могу удовлетворить твое желание, не пересиливая свой собственный эгоистический страх дать жизнь чему-то новому. Ты умер, веря в рождение своей дочери, а я продолжаю жить, зная, что я никогда не собиралась позволить ей родиться. И вот я лежу на полу в нашей пустой гостиной, отравленная чистотой и пустотой, довольная результатом своего ужасного решения.