Светлые аллеи

Чтобы не расколоться, я ушел в раздевалку и там катался по полу и дико хохотал, восхищенный собой и своим остроумием.

Гонял дядя Гоша нас в тот день как никогда. Придирался и обличал, называя тупицами и шайкой выродков и дармоедов. Из-за пустяка полаялся с начальником цеха, довёл до лживых слёз уборщицу… Одним словом, сошёл с резьбы. Лишь один я знал, какая муха его укусила. И в какой-то момент испугался. Как бы чего не вышло. Я не ожидал, что он так тяжело перенесёт отсутствие любимого напитка. И вечером, воспользовавшись его отлучкой, я от греха подальше снова вернул водку на прежнее место, т. е. в термос. И даже ни капельки не выпил, хотя хотелось здорово.

На следующую смену дядя Гоша пришёл небритый и сутулый, с остановившимся взглядом запавших глаз. Одна его щека периодически дёргалась. Нос потерял свои энергичные очертания и висел пожёванной сарделькой. Был он в тот день тих, тактичен и как-то душевно надломлен. Даже называл нас сынками. В общем сам не свой. Как будто потерял в жизни самое дорогое.

Он часто, уединившись, курил и о чём-то размышлял. И видимо не о приятном. Перед обедом он отозвал меня в сторонку.

— Юра, поди сюда.

«Догадался!» — пронзила мне пятки мысль и я затрепетал.

А дядя Гоша достал из сумки термос и налил в крышку. Протянул мне.

— Выпей.

Я послушно выпил. Он тоскливо следил за моими глотательными движениями.

— Что это? — с какой-то надеждой тихо спросил он.

— Водка, — отдышавшись, уверенно классифицировал я и на всякий случай спрятал глаза.

— Водка, значит, — горько вздохнул дядя Гоша и обречённо добавил, — А я — всё…

И в этом «всё» чувствовалась такая безысходность, что мне стало не по себе.

— Что всё?

— Не отличаю, — сказал он и вдруг его небритый подбородок задрожал, а щека дёрнулась сильнее обычного.

Я изобразил недоумение.

— Водку от воды не отличаю — с надрывом объяснил дядя Гоша и затравленно констатировал, — Допился…

Он мне рассказал, что жена ему на каждую смену наливает в термос поллитру. Так он её приучил за долгие супружеские годы. А прошлую смену ему вдруг показалось, что в термосе была вода. Он так расстроился, что с порога устроил жене скандал. А как на грех дома были её родственники. Пять человек из деревни во главе с шурином.

Они все попробовали из термоса, некоторые по два раза, и единогласно признали, что это — водка. Но дядя Гоша им не поверил, ему казалось, его разыгрывают, договорились против него. И он потребовал независимой экспертизы. Но и независимые эксперты из соседей, допив остатки, тоже определили, что в термосе была водка. Правда, мало.

Дядя Гоша чувствовал себя полнейшим идиотом. И судя по взглядам, окружающие думали так же. И дядя Гоша окончательно сник. Обличать самого себя ему никогда не приходило в голову. А родственники из деревни, в частности шурин припомнили ему и другие его выходки. Жена, вместо того чтобы защищать, возглавляла критику и называла иродом и кровососом. А дяде Гоше и ответить было нечего. Да и что может ответить на критику человек, не отличающий воду от водки? Кому интересно его мнение? Уже три дня его мучает бессонница. Никакого аппетита и упадок душевных сил. И по ночам ему опять начало сниться взятие Берлина.

— Только ты никому не рассказывай — попросил дядя Гоша, — А то и здесь засмеют. Знаешь, какие люди… Нехорошие есть.

Я знал. И один из этих людей в лице меня стоял перед ним.

А через неделю дядя Гоша взял отпуск за свой счёт и куда-то уехал. Как потом выяснилось, уехал лечиться от алкоголизма. Каким-то передовым методом. Вернулся он излечённым и тем не менее грустным. И уже никого не обличал. А где-то через год дядя Гоша умер — сгорел от рака. Так называемая саркома.

И меня порой изнуряет мысль, что если бы дядя Гоша пил себе и дальше, ничего бы такого с ним не случилось. А тут организм не выдержал стресса.

По логике экстаза

— Твой солепсизм меня пугает, — сказал Виталя — и по логике экстаза…

— Слушай, — перебил я его — чего ты всё время умничаешь? Узнал новое слово и начинаешь им тыкать. Грузишь этим словом всех. Что такое солипсизм?

— Ну это… Как бы это… — замялся Виталя.

— Не знаешь! — с удовольствием понял я.

— Ну не знаю — гордо согласился Виталя.

— А логике экстаза?

— Как бы тебе объяснить… Ну ты знаешь, что такое логика?

— Ну.

— А экстаз?

— Ну.

— И вот если взять экстаз и логику вместе, то получится логика экстаза.

— И этого ты не знаешь, — торжествуя, сказал я — А теперь без этих всех солипсизмов скажи человеческим языком, что ты хочешь. Просто и понятно.

— Ты мне когда долг вернёшь? — краснея, сказал Виталя, — Обещал ведь до первого.

«Зря я это всё начал», — подумал я. И вздохнув сказал:

— Твой солипсизм меня пугает. А по логике экстаза визуализация перманентности не подлежит, как ни лонгируй. Тем более ментальная оболочка ни к чёрту. Я ясно излагаю?

— Ясно, — сказал Виталя, — так бы сразу и сказал. Зайду через неделю.

И он ушёл ни с чем. По логике моей получки.

Рассказ, присланный «самотёком»

Компьютер уже в каждом доме. Особенно, если дом многоэтажный. Но я сейчас не про это. Я про другое, что волнует. Ведь на каждом шагу реклама. На ней люди счастливы и простые, как дважды два. Я их называю поколение «четыре».

Смотришь по телику — человек купил себе пепси-колу и от баб уже нет отбоя. Все окружающие его любят и целуют. Счастье по цене пепси-колы. От ящика водки куда меньший эффект. Ну я купил себе этой пепси-колы, ну выпил на остановке, чтобы все видели, ну сходил два раза в туалет. А где же обещанное счастье? Где окружающие с поцелуями и дружбой? Нету. Да ещё менты — что это вы в общественном месте оправляетесь?

Или «пожуй эту жевательную резинку и успех в жизни обеспечен». Ну пожевал, ну упаковку, ну пломбы выпали. — а где успехи? Только все спрашивают — ты чего, с похмелья?

Шарики заходят за эти рекламные ролики.

А ведь реклама — это бессовестная попытка залезть в твой карман. При социализме рекламировали партию и Ленина — лезли в душу. А сейчас уже лезут в самое святое — в карман. За это в принципе морду бить надо. Но нужна конкретика. Клички, явки, квартиры. Кто именно, где работает, где ночует, чтобы выловить и набить. И опять нету. Все улыбаются и все ни причём. У всех железное алиби и правота в глазах.

Но с другой стороны, если дальше думать, всё на свете — реклама. Любая информация — это в принципе реклама. Слушаешь в курилке — все что-то рекламируют. Обычно себя. Всё «я» да «я». Мини-юбки, бикини — тоже реклама, порождающая спрос на носителя. Правда, после сорока — это уже антиреклама. Побрился — уже рекламируешь. Наодеколонился? — Уже рекламная компания — ведь на самом деле ты пахнешь другим.

Скажу больше и даже лишнее. И этот рассказ — тоже реклама. Реклама моих ночных озарений и дневных мыслей. Но некоторые хихикающие негодяи, с кем я не здороваюсь, говорят, что этот рассказ — всего лишь диагноз.