Светлые аллеи

На это творение природы можно было молиться и называть себя жопопоклонником. И это без всяческих педерастических мотивов.

Один мой знакомый, но тем не менее талантливый поэт после ночи, проведённой с любимой, выразился в стихах так: что когда он держит задницу этой любимой (секс сзади), то ему кажется, что у него в руках весь земной шар. По-моему сильный образ, а поэт — счастливый человек, если чувствует такое. Не знаю, что он написал бы, если бы подержал за задницу Настю. Наверно почувствовал бы в руках вселенную.

Но если говорить начистоту эротического в ней было не больше обычного. Иной наливной или слегка курдючного вида провисший зад раскрепощал мою фантазию больше.

Но вернёмся к знакомству с Настей. Главное я уже отметил. Потом по мне, как акварельной кисточкой мазнули её большие серые глаза с красивыми ресничками. И я сразу как-то понял, что это были глаза одинокого человека. Несмотря на козырную внешность и на безусловную востребованность мужчинами — одинокого. И ещё. В глазах одиноких людей обычно присутствует и мелькает горечь и усталость. В её же глазах ни горечи, ни тем более усталости не наблюдалось.

Обыкновенный ищущий любви или партнёра взгляд, какой бывает у собак, когда они потеряются.

И мне Настя сразу как-то приглянулась. Когда я узнал её поближе, то понравилась ещё больше. Хотя красавицей, откалиброванной в сознании телевидением и порножурналами, она не была. Просто миленькая внешность. И мы с Настей вместе работали. И даже не вместе, а в одной фирме. Я простым работягой, она переводчицей на самом верху. Фирма была иностранной и поэтому переводить с английского на русский и обратно приходилось много. Видел я её, только когда нас возили в столовую. Пять минут туда и столько же обратно. И я на Настю постоянно смотрел. Любовался. Её очень красивой, кошачьей грации шеей. Чуть одутловатым лицом. Ищущими глазами. Искала она, конечно, не меня. Но заметив мои угрюмые взгляды, стала на них отвечать.

Тренировала свою неотразимость. Я же, возомнив о себе, предложил её как-нибудь встретиться. На что я надеялся неизвестно. Её окружали красивые молодые самцы. И каждый с непристойным предложением. Впрочем, как и я. Изящные, умненькие и денежные иностранцы с такими же предложениями, спрятанными под улыбку. И объективно говоря, по внешним данным я должен быть последним, с кем бы ей захотелось встречаться. Но тем не менее. В ответ она сказала, чтобы я перезвонил — здесь неудобно разговаривать. Я перезвонил, нёс всякую белиберду, а она ответила, что ничего не получится, что главное для неё — работа. Я сначала не понял, а потом узнал, что служебные романы здесь сурово карались и заканчивались увольнением одного из участников. Ещё позже я догадался, что таким элегантным способом меня просто отшили. Её голосок в трубке был удивительно блядским. Это её «да, слушаю» с несколькими придыханиями — было что-то. Но не грубо, а прозрачно — как оргазм феи. И я пересиливая себя, чтобы не выглядеть окончательно нелепым и смешным, перестал на неё смотреть. Не боец я по натуре.

Потом мне сказали, что она из столицы и раньше работала на радио — вела какую-то ночную эротическую передачу и голос — это профессиональное.

Есть такая игра у женщин. Показать доступность, спровоцировать мужчину на какие-то начальные действия, а потом сказать: «Что вы себе позволяете, голубчик?» и мужчина чувствует себя растерянным идиотом.

Я видел, что так же как со мной, она переглядывается и с другими. Но тоже без конкретного результата. И не я один обжёгся — много нас. Но тем не менее было обидно.

Работали у нас и ещё женщины, абсолютно нормальные сучки — напряжённая половая жизнь, пиво, шашлыки, покупка машин и квартир. Сгусток ума и воли. А Настя была одна, несмотря на свою уникальную жопу. Я чувствовал, что у неё какая-то проблема в интимной сфере, но дальше фригидности мои дедуктивные способности идти отказывались.

Потом произошла реорганизация фирмы и всех переводчиц и делопроизводителей перевели к нам, и я стал видеть Настю чаще. И вообще встал в тупик. Оцените следующее. Несмотря на работу в эротической передаче, она услышав какую-нибудь пошлость или двусмысленность, краснела, как маленькая девочка. И это в тридцать лет. Она вообще была единственным человеком в нашей фирме, который мог краснеть и не от водки. Но никто, кроме меня, это не ценил. Принципиально не ругалась матом. Тоже тревожный фактик. А ведь была когда-то замужем, но ничему не научилась.

Другие продвинутые по службе женщины нас работяг сторонились и в принципе считали вонюче-портяночным быдлом. Настя видела в нас равных и всегда шла на разговорный контакт, который мы мечтали сменить на половой. И вообще она была удивительно простая и коммуникабельная. И это не та простота, граничащая с дебильностью, как у многих, а какая-то другая. Человек очень закрытый, но простой.

Она никогда не тянула одеяло на себя, не жаловалась на тяготы человечьей жизни. И говорила о людях только хорошее. В ней было мало женского кокетства, но много женственности. Если суммировать, то она выглядела белой вороной. А белых ворон стараются уничтожить. Это особенность животных и, естественно, людей. Не специально, конечно, а на подсознательном уровне. Непохожий значит опасный. Значит «ату его!». Тем более в женском коллективе. А тут ещё сменили босса и прислали нового — человека с хемингуеевской внешностью и красивыми, но пустыми глазами. Он оказался идиотом и тяжёлым параноиком. Видимо сказалась хемингуеевская внешность.

Прессинг желающих пристроить в красивом теле свой член мужчин, новый босс и, главное, прищуренное отношение других женщин — всё это наслоилось и сказалось. И Настя уволилась. Видимо не могла уже терпеть. Как птичка устала жить в холодном пространстве с нехваткой кислорода и улетела в другие края. Я об этом узнал слишком поздно и даже не успел попрощаться.

А через полгода после её отъезда мы узнали, что она была инфицирована СПИДом. Вот и всё. И при чём здесь жопа?

В дверь позвонили

В дверь позвонили. Кратко так, дзинь и всё. Петрович спрятал колбасу в холодильник; хлеб, подумав, оставил и пошел открывать.

— Здоров! — сказал стоящий у порога Сысоев. Сказал как-то смущённо и заискивающе. В глазах неуверенность.

«Деньги пришёл занимать»-зажёгся в голове у Петровича сигнал тревоги.

— О, кого я вижу! — однако мужественно сказал он и посторонился, пропуская Сысоева на свои 52 приватизированных квадратных метра.

Пока Сысоев возился со шнурками, Петрович, глядя сверху на его голову с двумя макушками, пересиливая себя, сказал:

— Проходи, щас чайку попьём.

И ему внезапно захотелось ударить по этим двум макушкам чем-нибудь тяжёленьким и железным. Но он был воспитанным человеком.

Через минуту Сысоев сидел, сложа ручки, на кухне, молчал и улыбался, чтобы Петрович расслабился.

— Чего это у тебя здесь колбасой пахнет? — спросил вдруг он, принюхиваясь.

Петровича передёрнуло.

— Да это с улицы. Колбасный цех за углом — объяснил он и открыл форточку.

— А-а — сказал Сысоев. — Вкусно.

Петрович разлил по чашкам бледный и уже испитой чай.

«Даст, если чаем угощает. Главное не сразу, главное не спугнуть» — думал Сысоев.

Пили молча. За стеной громко учились на пианино.

— Хороший чай, — душевно сказал Сысоев — только заварки мало.

Он был плохим дипломатом.

— Откуда, Стёпа, заварка? Остатнее допиваем, — начал жаловаться на бедность Петрович и, честно глядя в глаза Сысоеву, подумал: «А вот хрен ты у меня, чего получишь».