Светлые крылья для темного стража

— Михайлова в колледже. На экономку учится. Год проучилась, а не помнит, как ее колледж называется. Даже адреса не знает. Знает только, как ехать. Дура жуткая!.. Забужникова в партию какую-то записалась, где майки дают. Она пришла, ей майку дали, а сумки не досталось. Она психанула и из партии ушла… Генка Кугель с нариками связался. Из него кровь выкачивают, очищают и обратно вкачивают. Два раза уже… Тощий стал, психованный. Вещи из дома ворует. А долго выпендривался! Говорил, что у него сила воли такая, что он в один день бросит!

— А Данилова как? Что с ней? — как бы невзначай спросил Евгеша.

Лариса прищурилась:

— А, та беленькая, в которую ты был так глупо влюблен? Ну которая еще собаку играла в спектакле про Чиполлино?..

— Да, она.

— Это из-за нее ты не хотел, чтобы тебя Женей называли? Типа она Женя, а ты Евгеша?

— Нет, не из-за нее, — с усилием соврал Евгеша.

Лариса хихикнула.

— Да ладно тебе! У меня где-то был ее телефон. Она мне как-то эсэмэску сбросила, с днем рождения поздравляла. Кстати, удивлялась, что ты студию бросил! — сказала Лариса, бегло просматривая адресную книгу мобильника.

Мошкин торопливо переписал номер. Теперь он был уверен, что эта встреча не случайна.

— Кстати, а куда ты делся-то? — вдруг спросила Лариса.

Вопрос был привычный. Мошкину уже много раз приходилось на него отвечать, объясняя про другую школу и другой район, но сейчас он отчего-то замешкался и спутался. Перед глазами у него стоял телефонный номер.

— Э-э… Ну…

— Работать устроился? — перебила Лариса, понявшая его замешательство по-своему.

— Да, — поспешно сказал Мошкин.

— В общепит, что ли? Ну где орут: «Свободная касса! Ваш заказ!» и все такое?

— Да, — еще поспешнее подтвердил Мошкин.

Но вот, наконец, и метро. Они спустились по эскалатору.

— Тебе куда? — спросил Мошкин.

— Туда! — показала пальцем Лариса.

— Ой, а мне на пересадку! Ну пока!

— Как жалко! Пока!

Мошкин посадил Ларису в поезд, убедился, что он исчез в тоннеле, а затем дождался следующего состава и поехал в ту же сторону.

* * *

Мефу снился сон, длинный и безрадостный, как дохлая такса.

Ровная блеклая степь. Он, Меф, бредет неведомо куда. Выжженными чешуйками осыпавшихся следов пылит под ногами дорога. Если бы не солнце, отдувающееся жаром, Меф решил бы, что он в Преддверии Тартара.

Внезапно впереди показывается темная, двигающаяся по дороге точка. Человек! Меф догоняет, задыхаясь, дергает за плечо. Человек оборачивается. Борода до глаз. В оплывших скулах тонут острые глаза. Меф видит женское пальто. Из кармана целится горлышко.

— Витька-юродивый! И ты здесь?

— Не я. Ты. Я так — мимо проходил, — отвечает сиплый до стертости голос.

— Где я? Что это за степь?

— Место для тех, кто ушел от тьмы, но не пришел к свету.

— Но здесь же ничего нет!

— Вот именно: ничего! Разве ты не этого хотел, нейтрал? — соглашается Витька-юродивый, отталкивает Мефа и исчезает.

Меф садится на землю и сидит, ощущая кожей равнодушный жар солнца. Идти некуда. Долго, очень долго сидит он так, а потом слышит стук копыт. Поднимает голову и видит, как над полем в дрожащем мареве медленно едет усталое воинство света. Возвращается после тяжелой, но победной битвы. Многие седла пусты. На плащах кровь.

Меф вскакивает.

— Возьмите меня! Не оставляйте здесь! — кричит он.

— Поздно. Ты не бился вместе с нами! — доносится до Мефа в сухом, дробном раскате грома.

Воинство света удаляется, и вновь Меф остается один.

Меф открыл глаза. Было душно. За стеклом серванта томилось запертое солнце.

«Ага, сейчас день. Я в общежитии. Даф отправилась купить чего-нибудь съестного, а я отрубился. Неудивительно после такой ночки», — понял Меф.

Как всякий некстати заснувший человек, он испытывал растерянность и легкое чувство вины. Сон еще не растаял и воспринимался как данность. Лишь несколько минут спустя он стал блекнуть, выцветать и сделался как крыло мертвой бабочки, когда ее тело присыхает к дороге, а крылья треплет ветер, стирая с них пыльцу.

«Даф права. Какое отношение я имею к свету? Схватился однажды за флейту и крылья, воспользовался светом как щитом и все. Из мрака-то я выполз, а теперь как муха, свалившаяся в варенье, ползу по мокрой стенке стакана и не факт, что снова не сорвусь», — подумал Меф, с тоской вспоминая пустынную, с выжженной травой степь из своего сна.

Внезапно он увидел, что диван его окружен цепью больших плоских жуков. Жуки неподвижно сидели и смотрели на него. Даже когда Меф, скрипнув пружинами, сел, жуки остались на месте. Буслаев швырнул в них подушкой. Тут только жуки неторопливо, с чувством собственного достоинства, стали расползаться.

Меф успел схватить одного. Жук целеустремленно бился на ладони, толкался лапами, пытался уползти. Вогнутая внутрь, с синеватым чернильным отливом спина. Широкая, тупых очертаний, голова и неожиданно длинные, загибающиеся назад залихватские усы.

Мефодий понял, что жуки возникли из обрывков комиссионерского пластилина. Разнесут стражи света маголодией комиссионера, а несколько оставшихся на асфальте клякс к вечеру станут жирными жуками. Глупая, пошлая, целеустремленная, уверенная в своем праве тьма. Говорить не могут, мыслить не могут, но все ползут куда-то, ищут поживы…

Внезапно жук, которого Меф брезгливо готовился отбросить, подпрыгнул на ладони и, пшикнув, сгорел, превратившись в кусок оплавленного пластилина.

В комнату вошла Дафна. В ее волосах запутались солнечные лучи. За Дафной с видом человека, опаздывающего на поезд, мчался Корнелий. Его веснушки восторженно прыгали.

— Мужская щетина в среднем отрастает на полсантиметра в неделю, или на двадцать сантиметров в год. За сто лет — это двадцать метров бороды и столько же метров усов. Поцеловать дядю с такой бороденкой без машинки для стрижки газонов — блеф… — тарахтел Корнелий.

— О чем это он? — спросил Мефодий.

— Да так, говорили о Тибидохсе и перескочили на спящих красавцев. Корнелий объясняет, почему их затруднительно полюбить с первого взгляда, — смеясь, пояснила Даф.

— Где вы встретились? — спросил Меф, относящийся к Корнелию немного настороженно.