Светят окна в ночи

Родственники Замиры жили в достатке: большая трехкомнатная квартира, ковры по стенам. Приняли девушек хорошо, а когда узнали, что Салима — художница, уговорили ее порисовать. Она не стала капризничать и быстро набросала карандашом портреты детей хозяйки. Восторгам не было конца. В разговоре выяснилось, что все тут, оказывается, работают на той же фабрике.

— Слушай! — сказала хозяйка, обняв Салиму за плечи. — Раз ты художник, значит, у тебя краска есть?

Салима кивнула головой: конечно, есть, как же без краски?

— Тогда ты мне поможешь! Вот пол надо покрасить, окна…

— Даже не знаю, — растерялась Салима. — Это через бухгалтерию наверное…

— Чудачка! — засмеялась хозяйка. — При чем тут бухгалтерия? Она не магазин, а наша фабрика краску не выпускает… Ты так дай!

— Как — так? Так нельзя! Краски ведь не мои!

Салима беспомощно оглянулась, словно призывая всех сидящих за столом в свидетели: ну подтвердите же, что так нельзя и краски, действительно, не ее.

Но никто ее не поддержал, наоборот, все начали лукаво переглядываться друг с другом, словно удивлялись и сочувствовали ее жуткой наивности, и она наконец поняла.

— Так — это украсть, значит? — спросила она, ощущая в сердце холодок от того, что произносит это слово вслух, и боясь, что может обидеть тем самым прекрасных, добрых людей, сидящих за столом.

Хозяйка не обиделась, а засмеялась.

— Ну, надо же, какая очаровательная девочка! — воскликнула она и взглядом пригласила всех посмотреть на Салиму, как бы даже гордясь тем, что сумела увидеть в ней это очарование первой. Потом снова легко коснулась тонкими, музыкальными пальцами ее плеча и пояснила:

— Милая моя! Воровство — это когда тебя поймают. Понимаешь?

— Да все она понимает! — возмутилась вдруг Замира.

— Нет, не понимаю! — обернулась к ней Салима. — Если что-то мне не принадлежит, значит, не мое. И я не могу этого брать. При чем тут — поймают, не поймают? Брать чужого не надо, тогда и ловить не будут.

— Все правильно! — поспешила поддержать ее хозяйка. — Я это и хотела сказать. Но вот я, например, делаю красивую ткань. И если я небольшой кусочек ее отрежу для себя, разве это воровство? Неужели я не имею права оставить себе маленький сувенир от того, во что вложен мой труд?

Она вопросительно заглянула в лицо Салиме.

— Ну, не знаю… — растерялась та. — Наверное, все-таки нельзя. Для этого есть магазины… Если каждый по кусочку… Нет, нельзя!

— А когда мастер берет, начальник цеха, директор? Они что, тоже воруют, по-твоему?

— Не знаю, как назвать точно, но знаю, что они этого делать не должны! — сказала Салима твердо.

Хозяйка сразу же перевела разговор на другое. По дороге домой Замира долго выговаривала Салиме за сорванный вечер:

— Тебя как человека приняли, а ты…

— А что я? — возмутилась Салима. — Всего и сказала, что думала.

— Краску пожалела… И вообще — что ты из себя дурочку строишь? Все вокруг берут, что им надо. И ткани, и краски…

— Я, например, не беру! — отрезала Салима. — И ты вроде тоже… Зачем же обобщать?

— А платье на мне из какой, думаешь, материи? — разозлилась Замира. — Ее в наших магазинах днем с огнем не найдешь. А не я одна ношу. Раскрой шире глаза!

Салиму словно по голове кто сзади ударил. Вот это новости!

— Так ты что — воруешь? — спросила, чтобы только не задохнуться от удивления.

— Ага! — ответила сердито Замира. — Можно подумать, что ты с луны свалилась. Сходи в наш цех, посмотри! Там если кто и не ворует, так это — станок. И то, наверное, потому, что он железный.

— И совесть тебя не мучает?

Замира посмотрела на нее и молча покрутила пальцем у виска.

Они разошлись если не врагами, то очень друг на друга рассерженными. Пошла в цех, чтобы своими глазами во всем убедиться, но ничего там не увидела: люди напряженно работали, каждый был занят своим делом, а мастер, с которым она хотела поговорить на эту тему, вытаращил на нее глаза и показал на часы — скоро конец смены, какие тут разговоры!

Она на него не обиделась, хотя как руководитель «Комсомольского прожектора» имела право задать ему любые вопросы.

Вот здесь надо сказать, что Салима, конечно, не была такой уж наивной, как, может, казалось некоторым людям, впервые с ней встречавшимся. Мягкая, доверчивая, она ко всем относилась ровно, считая, что каждый достоин внимания и уважения хотя бы только за то, что он — человек.

Однажды она так и сказала, выступая на собрании, чем вызвала большое оживление в зале, и кто-то даже потребовал объяснить, что она имеет в виду под этим странным утверждением: мол, а преступники? Они тоже люди, значит, и их надо уважать, да?

Объяснять ничего она не стала, потому что и без того было ясно, что имелись в виду не преступники, а нормальные люди. Удивилась только, когда ее единогласно избрали начальником штаба «Комсомольского прожектора».

— Ты же у нас святая! — сказала ей Замира, с которой она поделилась своим удивлением. — У тебя пунктик какой-то: все должны быть честными, справедливыми, щедрыми… Неужто, вправду, веришь, что должны?

— Должны, конечно! — ответила Салима. — А как же иначе? Так нас в детском доме учили и в школе…

— О, боже! — горестно воскликнула Замира. — Ты или святая, или дура.

Тогда она и внимания не обратила на это слово — не со зла сказано, просто с языка сорвалось, с кем не бывает!

А сейчас словно черная кошка между ними пробежала. И в одной комнате живут, но почти не разговаривают — «здравствуй!», «пока» — и все, будто других слов уж и в природе не существует. В цехе Замира и не взглянула на свою подружку, когда та у станка остановилась. В общем, разладилось у них как-то все в одночасье, и Салима стала в соседнюю комнату чаще заглядывать, где жили девчушки-хохотушки из ткацкого цеха. И те к ней потянулись: то в мастерскую забегут по пути, то в кино с собой потащат, то чаевничать пригласят. Салима все свои эскизы начала показывать — глаз у них наметанный на красивые узоры и цвет. Такая дискуссия разворачивалась, что из других комнат заглядывали: что у вас тут, скандал, что ли?

Спорить, конечно, тоже надо уметь, а то каждый свое доказывает. Одна кричит, что надо ярче краски выбирать — людей радовать, другая — что стенд имеет практическое значение и нечего из него театральные декорации делать. Вот и разберись тут, что и к чему!

Салима, пока они друг с другом спорили, сидела молча, улыбалась и портреты их рисовала карандашом. И так здорово это у нее получилось, что ее потом всю зацеловали.

И вот однажды девушки, как обычно, забежали к ней в мастерскую. Сказали, что в кино идет хороший фильм и надо обязательно его посмотреть. Салима заканчивала рисовать плакат, и девушки, чтобы ей не мешать, сели в уголочке и начали шептаться. Потом кто-то взял да и развернул во всю ширь яркий, праздничный кусок материи.