Свое и чужое время

— Не дадут помочиться! — ругался Гришка, идя меж двумя молодыми ребятами.

— В церкви не положено! — урезонивали его. — Мы тебя, папаша, повезем, где стоит большая параша… под стать тебе… А в церкви — нельзя!

— Церкви-то теперь только для этого… — бормотал Гришка Распутин. — Такие, как вы, постарались…

— Папаша, у тебя, видать, печенка сдала… А мы по этой части… Полечить тебя, что ли?

— Я те полечу, сморчок! — заскрежетал зубами Распутин. — Шкуры продажные…

В автобусе нас встретили шумно. С веселым злорадством нас приветствовала бригада Веры Павловны.

— Ишь суки, а облавили!

— Серега, привет! Подь сюда, потеснимся…

— Там места для всех небось хватит…

Между тем автобус медленно покатился, и в нем сразу затихли, мрачно хмурясь на детину в короткой куртке, с ненавистью оглядывавшего нас с высоты своего непомерного роста. И разом всех охватила скука, бесконечная, серая и однообразная.

Мы катили мимо одиноких ветхих избенок, мимо какого-то мужичонки, случайно вышедшего на крыльцо в просторных валенках и встрепанной шапке-ушанке и через час-полтора подъехали к заднему двору особняка усиленно охраняемого по нашему случаю нарядом милиции.

Выводили нас по одному и строили затылок в затылок, отводя назад руки. Лишь Вера Павловна, зябко кутавшаяся в белый платок, не подверглась этой унизительной процедуре.

На втором этаже нас живо растаскали по кабинетам, разбросанным вдоль мрачного коридора, не вязавшегося с фасадом особняка, украшенного парадною колоннадой.

Комната, в которую загнали Синего, Кононова, а потом и меня, оказалась просторной и не такой мрачной как коридор. По двум углам стояли письменные столы За одним из них человек в штатском, вороша бумаги указательным пальцем стучал на машинке. Стучал неумело, с трудом находя клавиши с нужными буквами.

Заметив нас, а за нами и того, кому принадлежал второй стол, он поднял округлое лицо и широко улыбнулся:

— Салют, Макс!

Но штатная единица, названная ласково Максом, к салюту не была расположена, сохраняя постное выражение человека, озабоченного предстоящим допросом.

Он прошел к себе за стол и, набрав короткий номер, отрывисто прокричал в телефонную трубку:

— Пригласить понятых — и сейчас же ко мне! — После чего покинул свой кабинет, перепоручив нас коллеге.

Тот, прощупав нас серыми зрачками, начал-таки с самого главного, с Кононова.

— Подойти-ка поближе! — поманил он указательным пальцем, которым с минуту назад так неуклюже выстукивал на машинке. — Так по какой ты, папаша?

Хоть слова эти плохо вязались с внешностью Кононова, но он, приблизясь к столу, за которым стоял вопрошавший, кратко назвал статью.

— Так… Сейчас мы это проверим. — Человек в штатском обернулся к стене со встроенными в нее стеллажами, выдернул голубую папку, раскрыл ее и заулыбался. — А во второй раз, папаша? Как, бишь, твое полное имя?

Кононов назвался и пояснил, как и прежде, ограничившись только статьей.

Учинив точно такой допрос Синему и удовлетворив профессиональное любопытство, человек в штатском принялся изучать меня. Изучив, вытянул правую руку и поманил меня все тем же указательным пальцем, на что я никак не откликнулся.

— Ты что, папаша, жеста, что ли, не понимаешь? — еще шире осклабился он. — Это значит: поди-ка сюда.

Я шагнул к столу и остановился на почтительном расстоянии.

— Ну так как же твое фамилье?

— Перестаньте! — бросил я сорвавшимся голосом, с трудом сдерживая закипающий гнев. — К чему это все?

— Фамилия! — веселея, поправился он. — Итак, перейдем-ка, папаша, к делу… По какому проходил первый раз?

— Раскройте папку — увидите!

— Я-то знаю! Хочу, чтоб дружки твои знали! Говори, не стесняйся!

— За ограбление банка… — постарался я держаться как можно скромнее, но не теряя достоинства истого грабителя.

Он буквально ликовал от сознания своего безошибочного чутья.

— Вижу, с банковским факиром имею дело.

Я опустил глаза в безмолвном согласии.

Серые глаза плеснули мне в лицо восторг и упоение:

— Пять крытки, восемь зоны?

— Четыре крытки и шесть зоны! — поправил я, сохраняя достоинство, и мельком выстрелил взглядом в сторону Кононова и Синего, остолбеневших в диком удивлении. — Но ведь с тех пор, гражданин начальник, я не грабил даже колхозные кассы…

Мстя за «папашу», я ерничал, обезличивая обидчика бездушным обращением «гражданин начальник», стараясь пристыдить его отстраненностью от всего, что по другую сторону чиновничьего стола.

Кононов и Синий, прошагавшие со мной сотни верст по вязким разухабистым дорогам России, приглядывались, узнавая меня по-новому из столь щедрого «послужного» листа и не скрывая симпатий к моей безупречной сдержанности. Хотя, говоря по правде, мне и нечего было рассказывать! Мои трудности были иного порядка и вряд ли могли сравниться с их собственными проблемами. Говорить о себе — значило плакаться людям, пережившим куда большие потрясения, нежели те, о которых я избегал заикаться.

— Что мы, в конце концов, кого-нибудь ограбили, что ли? — возмутился Кононов, когда в дело начали включать понятых.

— Документы на стол! — прозвучала команда Макса, явившегося с ними. — Портфели и сумки туда же. Карманные вещи и деньги — вот в этот ящик.

Обыск оказался затяжным и даже комическим, поскольку Кононов то и дело извлекал из своих многочисленных карманов вещи редкого назначения — щипчики, пинцеты разных размеров, пилочки, ножички, брелочки.

В ящике вырастала гора из бумаги, фотографических снимков, неизвестно зачем и при каких обстоятельствах оказавшихся у Кононова, отчего понятые не скрывали улыбок, Макс же — досады, оттого что все это придется означивать в протоколе.

— Все, что ли? — раздраженно спрашивал Макс всякий раз, когда рука Кононова запускалась в карман, на что тот отзывался спокойно и односложно:

— Сейчас поглядим…

И вот, когда все карманы были вывернуты наизнанку, Кононов извлек откуда-то красивый бумажник и принялся в нем копаться, выуживая из многочисленных отделений купюры разных достоинств.

— Да тут вещей на целый огромный сейф! — пошутит тот, кто недавно занимался нами по поручению Макса.

— Все свое вожу с собой! — коротко отрезал Кононов на шутливое замечание.