Святые Спиркреста

— Теодора ушла.

Захара нахмурилась, и все ее лицо стало хмурым. — Что значит "ушла"? Куда ушла?

— Понятия не имею. Возможно, в Россию. Ее отец приехал за ней перед самым окончанием полугодия. Забрал ее из школы.

— Что? — Озабоченность Заро успокаивает, когда он озвучивает мою. — Что значит "забрал"? Может, у них просто семейные обстоятельства и…

— Нет, ее забрали из школы. Из школы. Он сказал мистеру Эмброузу, что она не собирается поступать в университет, что она переезжает в Россию, чтобы жить с ним.

— Что? Он может так поступить? Но ведь еще даже не закончился учебный год — как же экзамены?

— Не думаю, что его это волнует. И да, он может это сделать. Похоже, он может делать все, что пожелает.

Заро на мгновение умолкает, а затем шепотом озвучивает пришедшую ей в голову мысль: — Вроде как наш отец?

Я вспоминаю первую встречу с Теодорой, высокого смуглого мужчину, с которым она шла, как мало он был похож на нее, как он приказал ей следовать за ним, не удостоив ее даже взглядом.

— Нет, совсем не похож на нашего отца. — Я со вздохом покачала головой. — Наш отец может быть суровым, это правда, и он не всегда добр — особенно к тебе. Но он никогда не лишил бы тебя образования, не стал бы выбирать за тебя твое будущее.

— Не из-за отсутствия попыток.

— Отец хочет для нас лучшего, но только своим жестким способом. Он может не одобрять наш выбор, но он никогда не лишит нас его.

— Может, отец Теодоры тоже хочет для нее добра, — говорит Захара, и грусть в ее голосе говорит о том, что она верит в это примерно так же, как и я.

— А может, он просто хочет добра для себя.

Захара наклоняется вперед и обхватывает мое плечо рукой, притягивая меня к себе в объятия.

— Зак. Бояться худшего — это нормально. Но если ты будешь твердить себе, что она несчастна, ты сведешь себя с ума.

— Я знаю, что она несчастна, Захара.

— Откуда ты можешь знать?

— Потому что она сама мне об этом сказала. — Я закрываю лицо руками. — Думаю, она все это время пыталась сказать мне своим тайным, тонким, молчаливым способом, что что-то не так. Я просто не улавливал подсказки, которые она мне оставляла. Я думал, что я такой умный, Захара, думал, что я такой чертовски умный, но все это время я был слеп, и сейчас я слеп, как никогда. Все разрушено, она пропала, и я ничего не могу сделать, чтобы найти ее, помочь ей, спасти ее. Что, если я должен был спасти ее, Захара?

— Может, Теодоре нужно спастись самой, — говорит Захара. — Может, иногда сломанные люди должны исправлять себя сами.

— Но они не должны делать это в одиночку. Она не должна делать это одна.

— Она знает это, — говорит Заро, беря меня за руку. — Она знает это, Зак. Она умна — она самый умный человек, которого я когда-либо встречала — намного умнее тебя, на самом деле. Если кто-то и сможет разобраться в этом, то только она. Ты просто должен ей доверять.

— Я не доверяю не ей. — Я бросаю на Захару мрачный взгляд. — Это все ее отец.

— Он ее отец, — говорит Захара. — Он не причинит ей вреда.

— Отцы постоянно обижают своих дочерей. — Я сжимаю ее пальцы, которые все еще обхватывают мои. — Независимо от того, хотят они этого или нет. Думаю, ты это знаешь.

Она смотрит на меня, но ничего не говорит.

Нечего сказать.

На следующий день я уже собираюсь идти в кабинет, как вдруг где-то в доме раздается шум. Я замираю, чтобы прислушаться. Голоса, бегущие шаги, а затем один голос, громкий, твердый и рокочущий, возвышающийся над остальными.

Я поспешно спускаюсь в коридор и направляюсь к главной лестнице, в сторону суматохи, которая, похоже, происходит в атриуме. Когда я дохожу до лестницы, голоса становятся отчетливее, превращаясь в хаотическое месиво.

— Сэр, пожалуйста, следуйте за мной…

— Дэмиен, ты должен пойти за лордом Блэквудом, поторопись.

— Сэр, вам нужно…

И прежде всего — жесткий, суровый голос.

— Где моя дочь? Я знаю, что она здесь. Приведите ее ко мне. Приведите ее ко мне сейчас же.

Я спускаюсь по ступенькам, от всплеска адреналина кожа покрывается невидимыми колючками, поднимается каждый волосок на теле.

Посреди атриума стоит мужчина. Высокий, внушительный, с неприятной, уродливой силой бруталистского завода. Он одет во все черное, в его темных волосах пробивается седина, но выглядит он именно так, как я его помню.

— Ты. — Его глаза обращены ко мне, две темные пули сверлят меня со смертельным намерением. — Мерзкий пес, осквернивший мою дочь.

Тогда все встает на свои места.

Теодора, в девятом классе, отказывается от моего приглашения на Летний бал и говорит, что ей нельзя встречаться.

Яков в двенадцатом классе своим бесстрастным тоном упоминает, что отец Теодоры назначил награду за любого, кто к ней прикоснется. Тогда я решил, что он просто пошутил, возможно, чтобы поддержать идею о том, что Теодора не имеет права на пари.

Теодора, после того как мы переспали, заставила меня поклясться, что я никогда не расскажу об этом ни одной живой душе. Теодора, сказавшая мне, что она так же свободна в своем выборе, как и заключенный. Теодора, всегда такая бледная, печальная и разбитая, и этот ужасный страх на ее лице, когда мистер Кларк пришел, чтобы отвести ее в кабинет мистера Эмброуза.

— Это все? — спрашиваю я, встречаясь взглядом с мистером Дороховым и не желая отводить глаза. — Вы готовы пожертвовать образованием Теодоры — почему? Потому что она не подчинилась какому-то архаичному, женоненавистническому правилу, которое вы ей установили?

Мистер Дорохов резко подается вперед, и я замечаю, как окружающие его сотрудники внезапно отступают назад, на их лицах появляется страх. Сотрудникам Блэквуда, находящимся в самом сердце дома Блэквудов, нечего бояться этого человека — и все же они боятся.

Я помню, как говорил Теодоре, что она не может быть пленницей, потому что здесь нет ни стен, ни замков, ни охранников, которые держат ее в заточении. Стыд бурлил во мне, густой, как смола. Каким холодным и бесчувственным я, должно быть, показался ей.

Как ничтожно мало я понимал, что она пыталась мне сказать.

— Моя дочь, — шипит господин Дорохов, — моя дочь, и я могу делать с ней все, что захочу. А ты, мальчишка, превратил ее не более чем в шлюху.

Я спускаюсь по остальным ступеням в таком гневе, какого никогда не испытывал. Я стою перед господином Дороховым и подавляю волну своей ярости. Я превращаю себя в лед, как это вынуждена была делать Теодора все эти годы.