Сын детей тропы

— Какой ещё тебе ужин? — неласково откликнулся хозяин. — Тут, по-твоему, съестным пахнет? Может, видишь котёл над огнём? Хлеба дать могу. Сыр овечий ещё есть, тащить? Мы по-простому живём, горячим не балуемся.

— Кур держишь, я видел. Изготовишь, может? И мне, и людям, а я заплачу тебе.

Хозяин что-то буркнул в ответ, и торговец вскинулся.

— Трёхрукий у тебя разум отнял, что ли? Виданное ли дело, чтобы за курицу такую цену ломить! Да в Заставе мясная похлёбка, густая, аж черпак стоит...

— Вот в Заставу поезжай, значит, и ужинай там. Для меня курица — это яйца, а к тёплой поре ещё цыплята. Вот и подсчитай, какие убытки. Тебе что, сожрёшь да уедешь, а мне жить.

Они торговались долго и скучно. Наконец, хозяин поднялся и ушёл в каморку, откуда вынес котёл, уже наполненный водой, и подвесил над огнём. Подбросил дров и ушёл, ворча и не торопясь.

— Во, — сказал Нат. — Как там постоялый двор зовётся? «Под цветущим кустом»? А, нет, это в Садах...

Он икнул и долил. Дно кувшина поднялось высоко.

— Ну как он зовётся, а? «Гнилая дыра»? Ладно, плевать! Я вот думаю, стоит его назвать «У Четырёхногого».

Нат помолчал и огляделся. Мужики за ближним столом уставились на него.

— Почему, спросите вы? Так посмотрите сами, до чего тут сыро. Стены прогнили, с крыши, того гляди, потечёт. Я думаю, даже если нарочно водой поливать, до такого не вдруг доведёшь. Столбы и лавки изъедены, будто тут шилоносы резвились. А хозяин-то? Мокрый, как утопленник...

Шогол-Ву толкнул его локтем в бок, но Нат и не думал униматься. Он дёрнул струны — те закричали, — и сам заголосил, не попадая в такт:

— В краю, где поречники и тростники,

утопленник бродит у стылой реки.

Когда Одноглазый идёт по холму,

на сумрачном дне не сидится ему,

выходит на берег...

Запятнанный потянул стренгу к себе. Та взвизгнула и умолкла, и человек умолк, но ненадолго.

— Чего веселье портишь? — воскликнул он. — Я не договорил вот, а это ж самое смешное. «У Четырёхногого», значит. Всё сырое, хозяин — утопленник, и выпивка...

Тут он хрюкнул, навалился грудью на стол и зашёлся пьяным смехом.

— Сейчас скажу... Ой, не могу! Выпивка-то, выпивка... водой разбавлена наполовину!

Это веселье никто не поддержал, но Нат всё равно смеялся, пока, наконец, не поднял лицо, утирая слёзы, и не заметил хозяина у двери. Тот стоял, держа в руке безголовую курицу. На щеках ходили желваки.

— «У Четырёхногого», значит?

— Да, а чего? — с вызовом спросил Нат. — Во, у меня в кувшине больше воды, чем браги.

— Ну, тебе хватило, чтобы ум потерять.

— Да у меня его отродясь и не было. Второй кувшин неси давай! Вот и поглядим, сколько воды в этот раз нальёшь.

Шогол-Ву засмеялся. Его развеселило то, что Нат сказал про ум. Опустил углы губ, чтобы остановиться, но стало только смешнее. И когда угрюмый хозяин принёс другой кувшин, с виду не полный — больно уж легко нёс, — а пустой забрал, Шогол-Ву всё ещё смеялся.

— Не долил! — возмутился Нат, наклоняя кувшин.

Оттуда потекло на стол и ему на штаны.

Шогол-Ву лёг грудью на стол. Смех привязался, как хворь, согнул, лишая дыхания. Даже если бы сейчас посулили щедрую плату за молчание, если бы для спасения жизни требовалось утихнуть, он бы не смог.

Но ещё смешнее стало, когда он заметил, как из-за стола трактирщика выходит курица, оставленная хозяином на время. Ещё не ощипанная, но безголовая, она шагнула неуверенно, наткнулась на стол и пошла в другую сторону.

Запятнанный подтолкнул Ната и указал рукой. Тот протирал штаны рукавом, недовольный, и понял не сразу, но потом разглядел птицу в углу и загоготал.

Остальные пока не видели. Усадили Йокеля, собрались вокруг и поддакивали, а он рассказывал о своих злоключениях, сперва тихо и устало, но потом разгорячился, обрадованный вниманием. В этот раз никто не попрекал его, что додумался везти полотно на Сьёрлиг, где и своего такого добра хватало. Все рассчитывали на куриный суп на дармовщину.

Хозяин возился в каморке, гремел утварью. Он и лампу с собой унёс, потому те, что сидели поодаль, не видели, как безголовая курица бредёт — и натыкается уже на стену.

— Смотри, смотри, — просипел Нат, ударяя ладонью по мокрой столешнице, и зашёлся смехом, больше похожим на икоту.

Лапа застряла в щели между досками, курица дёрнулась, хлопнула крыльями, вырвалась и побежала. Пронеслась мимо очага, мазнула по лицам большой чёрной тенью и исчезла в дальнем тёмном углу.

— Видали? Это чё было-то? — спросил один из мужиков.

— Я не разглядел...

— Крыса! — выкрикнул Нат, приложив ладони ко рту, и хрюкнул.

— Точно, парни, крыса! Я хвост заметил: длинный, голый...

— Здоровая такая! Зубастая!

Мужики всполошились, повскакали с мест, с опаской глядя в темноту, куда не доставал свет очага.

— Так, — сказал один, отступая. — Я за лопатой в сарай, а вы с неё глаз не сводите, поняли?

— Я тоже за лопатой, — торопливо добавил второй. — Вдвоём, если что, сподручнее!

Шогол-Ву из последних сил удерживался локтями за стол и сипел, пытаясь вдохнуть. Рядом тонко подвывал Нат. Двое прошли мимо них, так спешили, что даже дверь не притворили.

Йокель забрался на лавку с ногами.

— Вы только не медлите! — крикнул он вслед мужикам. — Я человека знал, так его крыса цапнула. Двуликий дважды по холму пройти не успел, как умер тот человек.

— Во, и я слышал, — тревожно сказал его сосед и тоже подобрал ноги. — Был у деда моего товарищ. Уснул он как-то, а крыса ему нутро выела!

— Деду? — испуганно спросил третий, оставшийся за столом, и обернулся.

— Да как бы он мне рассказал тогда, дурень! Дружку его.

— Ой, не могу, — проскулил Нат. — Помру ведь сейчас!

Лавка под ними накренилась, и оба упали с грохотом, но даже тогда не смогли остановиться. Человек полз, всхлипывая, хлопая ладонью по полу, и стренга волочилась за ним с гулом. Запятнанный полусидел, опираясь на локоть, неудобно перебросив ноги через лавку. Он рад был бы встать, но тело не слушалось. От смеха болели рёбра, сводило лицо, хотелось только свалиться — и лежать без сил. Ещё хотелось вдохнуть, но не удавалось.