Сын детей тропы

— Уходи, Хвитт! — крикнул ей запятнанный. — Пошла вон!

Нарочно старался, чтобы голос звучал грубее.

Нептица фыркнула, вскинула голову и зашагала к дороге, высоко поднимая лапы. Сын леса пошёл следом.

Из-за тумана плохо было видно, но Шогол-Ву услышал, как свистнул хлыст и тонко вскрикнул зверь. Ахнула женщина, хлыст запел снова, и кто-то побежал по дороге, липко защёлкала грязь.

Тут его и поставили на колени. Не уследил. Руки дёрнули вверх, спутывая.

— Тронете моего проводника, и мы с вами не договоримся! — крикнул Нат над головой.

— О чём не договоримся?

В голосе одноглазого звучала усмешка.

— Да ясно о чём. Это ж вы меня нанимали — скажете, нет? Ну и кому я должен был отдать камень? Он сейчас не с вами, я угадал?

— Догадливый ты. Даже слишком, раз удрать пытался. Но мы, видишь, подогадливей будем. И сила не на твоей стороне.

— Сила? Ну, возьми камень силой. Давай, возьми! Что, не хочется, а?..

Голос его оборвался вскриком.

— Не трогать! — прогремел одноглазый. — Я кому говорил? Может, мне повторить, Фьель, и при каждом слове тебе палец ломать, чтобы лучше запомнил?

— Я понял! Понял я, больше не трону!

— Вот то-то... Ведите бабу!

Шогол-Ву поднял голову. Успел увидеть тётушку Галь, и руки дёрнули вверх, вынуждая склониться так низко, что перья, вплетённые в волосы, коснулись грязи.

— Говори, женщина.

— Нат, ты здесь?

Голос тётушки Галь дрожал.

— Нат...

— Здесь я, — процедил тот сквозь зубы.

— Говорила я, ты со своими делами в дурное встрянешь, так и вышло. Сбежать тебе уж не дадут, но и с наградой не обманут. Эти люди слово держат.

— Ага... — начал Нат и осёкся.

— Правду о камне они сказать не могли, это верно. И наградой тебе не воспользоваться. Но они мне её дадут. Ты послушай, милый, послушай: я тебя в дом взяла, кормила, поила, последним делилась! Сам знаешь, как жила. А ты вырос, и что я получила? Не заботился ты обо мне, неблагодарный! Соседи, да будут боги к ним добры, помогали, хотя и не должны они мне ничего, а ты вот должен.

Она умолкла, чтобы отдышаться. Нат молчал.

— А напоследок-то во что меня втянул, старую, а? Ни стыда, ни совести! Оку врать пришлось, как я перед Двуликим-то грех такой замолю? Эти люди меня по доброте только и не тронули, а могли и наказать, чтобы другим неповадно было. Ты, милый, передо мной виноват — вовек не расплатиться!

— Ну, чего уж, — проворчал Нат. — Во, разошлась, старая...

— А что, скажешь, ты мне не должен? По совести, перед богами?

— Ну, должен...

— И как ты долг-то отдать собирался, если бежишь, как пёс трусливый, бросаешь меня?

— Как, как! — вскричал Нат. — Да никак! Жила как-то, ну и прожила бы...

Он умолк.

— Не так уж ты и дорожишь тётушкой, а, парень? — вкрадчиво спросил одноглазый.

— Да чтоб вас... Хотите, чтоб я перед вами наизнанку вывернулся, да? Ну вот, вот, слушайте: стыдно мне, да... Да! Ну, плохо я жил, аж самому противно, но её бы не оставил. Думал, часть награды передам...

— О другом теперь думай, — сказал одноглазый. — Отдашь камень по своей воле, и о твоей тётушке позаботятся. Век доживёт, ни в чём нужды знать не будет. А заупрямишься, по-другому потолкуем. С человеком, парень, многое сделать можно, чтобы он к ушам богов отправиться мечтал.

— Ага, только я знаю уже, что стану раздери-кустом, сам себя буду иглами протыкать, и мука эта не кончится. Так было б ради чего соглашаться! Только тронь меня, и так и знай: терпеть буду, пока не издохну, всё вытерплю, а камень не отдам, чтоб к ушам богов уйти, а не лозой колючей стать!

— А если не за тебя примемся, а за тётушку твою? Или даже рук марать не будем, вернём её домой, в Кривой Луг. Людям сдадим и вместе посмотрим, что они решат.

Старая женщина охнула.

— Что вы сразу о плохом? — с досадой воскликнул Нат. — Подумать дайте. Если всё переменилось, так мне теперь крепко нужно подумать... Ты вот, тётушка, людям этим веришь?

— Верю, милый. Они с нами хорошо обошлись, и думаю, слово сдержат. Ты уж решай скорее.

— А я вот не верю! Получат своё, больно ты им будешь нужна? Знаешь лишнее... Эй, оборванцы, а ведь вы тоже знаете больше, чем вам положено! Чего пялитесь, как овцы, думаете...

— Зря не болтай, — перебил одноглазый. — Значит, так: едешь с нами, а по пути решаешь, отдашь камень по доброй воле или нет. Парни, останетесь тут. Подождёте, чтобы мы отъехали — ну, смекаете, — и этого...

Он присвистнул.

— Э, нет, так не пойдёт! — воскликнул Нат. — Придумал! Придумал, хвала Трёхрукому! Вот, слушайте: едем к Холодному заливу. Садим тётушку на корабль, пусть плывёт на Сьёрлиг, а с ней вот этот пятнистый, мой проводник. Первое — я клятву давал, что половина награды его. И так перед богами кругом виноват, ещё этот грех брать... Второе — пусть он за старой приглядит. Она ж сама не справится, да и как прознают, что золото при ней, долго не проживёт. И вам я не очень-то верю, мало ли что подстроите. А как уплывут они, я камень и передам. Ну?

— Нам, значит, не веришь, а выродку веришь?

— Да он дурной, честный. Сами посудите, кто из этого племени со мной бы пошёл? Он от меня пока и ломаной медной раковины не видел, но не уходит, раз клятву дал. Так что да, ему я больше доверяю, чем вам. Во, что скажете?

Повисло молчание.

— Будем ждать, — решил наконец одноглазый. — Дождёмся того, кто тебе за камень платит, и спросим, согласен он или нет. А и скользкий ты, парень, как шилонос...

Нат хохотнул.

— Приходится! Вы-то ведь тоже не просты.

— Тащите его в дом. А вы позаботьтесь о выродке, но он должен остаться живым, это ясно? Кто перестарается, я на том лично покажу, как нужно выполнять такие приказы.

— Что вы с ним делать собрались? — тревожно воскликнул Нат. — Я к тётушке его приставить хочу, не забыли? Сильно он ей поможет с переломанными-то костями! Ну, смотрите, искалечите, и договориться не выйдет!

— Да уж договоримся, — неласково сказал одноглазый. — Скажи ещё, что не думал развязать своего дружка и от нас дёру дать.

— Ничего я не думал!..

— Ладно, парни, не лютуйте. Пусть на ногах сам держится, но вы уж сделайте так, чтобы бежать ему не хотелось.

Били ногами. Молча, спокойно, будто выполняя работу.

Шогол-Ву сумел бы оттолкнуть одного, двоих даже со спутанными руками. Смог бы подняться, но и только. Его одолели бы снова, обозлились, и стало бы хуже.

Самое трудное было — терпеть. Лучше смерть в бою, пусть неравном, но честная смерть, когда сделал всё, что мог, и знаешь о том. И враг знает.