Сын вождя

Рун сжал ее ладонь.

— Рун, это глупо, — не выдержала она и, приподнявшись на локте, сверху вниз посмотрела на него, — ты прольешь кровь в бою с братом из-за какого-то дикаря? Кто он тебе? Просто раб. Кто дерется из-за раба?

— Зачем ты говоришь мне об этом, Сигрун? — Рун тоже привстал и в упор посмотрел ей в глаза. — Или не знаешь ты, что если я не явлюсь, он вырежет на земле знак, и каждый скажет, что не могу я исполнить того, что сказал?

Сигрун рыкнула и ударила по кровати кулаком. Соскользнула на пол и скрестила руки на груди.

— А ты, Рун, не ответил на вопрос. Что вам сдался этот хрупкотелый галл? Али мало красивых женщин в нашем краю?

В глазах Руна появилась злость.

— Ты хочешь, чтобы я признался, что я его хочу?

Сигрун заледенела от такой откровенности, и рука ее поднялась, чтобы указать на дверь, но прежде, чем она успела произнести хоть слово, Рун сам поднялся с кровати и продолжил:

— Я хочу его, — выдохнул он Сигрун в губы, — потому что я завоевал его, не мой брат. Я хочу его, потому что он строен, как тростник, Сигрун. Потому что он слаб. Потому что он создан, чтобы принадлежать. И потому что я более заслужил его, чем мой брат.

— Будь ты проклят, Рун, — выплюнула Сигрун, — пусть боги вечно мучают тебя, пока ты не поймешь, что нет счастья в чужой судьбе. Что нет ума у того, кто хочет получить чужое добро. А сейчас уходи. И никогда больше не появляйся у меня.

Рун подобрал с пола штаны и стал натягивать на себя.

— Но ты за меня отомстишь? — спросил он, когда закончил одеваться и снова стоял перед Сигрун, глядя ей в глаза.

— Уйди, Рун. Не хочу больше видеть тебя.

Она отвернулась, и уже в тишине Рун распахнул крышку подземного дома и покинул избу — тем же путем, что и пришел.

Кадану тоже было беспокойно в те дни. Руки его беспрестанно тряслись, а в горле стоял ком.

— Я уже потерял все, — сам не зная, что говорит вслух, произнес он, — зачем еще и ты хочешь оставить меня, Льеф?

— Подойди сюда, Кадан.

Кадан вздрогнул, услышав голос любимого, и испуганно оглянулся на него.

Дождавшись, когда галл подойдет вплотную к нему, Льеф усадил его на одно колено и продолжил:

— Дело не в том, что я хочу или не хочу. Я люблю Руна и уж наверняка не стал бы драться с ним, если б мог. Но есть закон. Если я откажусь или не явлюсь, то слова его станут мне вместо настоящего имени. Мне запрещено будет принимать присягу, и слово мое на тинге больше не будет иметь силу ни за мужчину, ни за женщину. Понимаешь меня?

Кадан отвел взгляд.

Льеф опустил голову, уткнувшись в плечо Кадану, и прошептал:

— Побудь со мной, Кадан. Ты не представляешь, как мне тяжело.

Кадан вздохнул. Он уже понял, что бесполезно просить.

— Он мой брат, Кадан. Я его люблю. Никто не был так добр ко мне, как он.

Кадан закрыл глаза и погладил Льефа по волосам.

— Это глупый закон, Льеф. Что такого он сказал тебе?

Льеф молчал.

— Или ты презираешь меня за то, в чем он обвинил тебя?

Льеф не знал.

— Не важно, что он сказал, — упрямо повторил он, — важно, что он желал оскорбить меня — и оскорбил. И если я прощу его — никто не простит меня. Ни я, ни ты, ни он. Никто уже не будет меня уважать.

Кадан вздохнул и уткнулся ему в макушку.

— Я бы мог дать тебе зелье, Льеф. Оно наделило бы тебя такой силой, что мечи стали бы тебе не страшны.

— Не надо, Кадан, — Льеф качнул головой. — Пусть будет честный бой. Я не боюсь.

Они посидели так молча еще недолго, а потом руки Льефа стали медленно гладить Кадана по спине. Пробрались под курточку, и шершавые пальцы коснулись кожи, такой же нежной, как и полгода назад.

— Твоя магия в самом деле завладела мной… — пробормотал Льеф, снимая с Кадана безрукавку, а затем стягивая через голову рубаху, — я бы умер за тебя.

— Это не магия, — тихо сказал Кадан, — я ничего не делал с тобой.

Льеф не слышал его. Он склонился над любимым и стал медленно покрывать поцелуями его грудь. Поймал сосок и прикусил зубами, так что Кадан тихо охнул, а потом принялся посасывать. Насладившись вдоволь, он опустил Кадана на кровать спиной и опять принялся целовать — но уже подрагивающий живот.

Льеф осторожно стянул штаны с бедер Кадана, и член галла выпрыгнул из них, впервые коснувшись его губ.

Льеф больше не видел смысла отказывать себе. Он поймал его ртом и легонько потрепал, вырывая из горла Кадана стон. Потом выпустил и принялся исследовать языком. Эта часть Кадана была чуть соленой на вкус, но, как и весь он, пахла травой.

Льеф спустился ниже и острым кончиком языка пощекотал яички.

Кадан тяжело дышал и прогибался навстречу, но Льеф лишь дразнил. Он наслаждался властью и полным обладанием, своим правом делать с Каданом все, что хотел — а больше всего он хотел Кадана просто любить.

Распробовав все, что хотел, Льеф рывком перевернул таявшего под ним Кадана на живот и до конца стянул с него штаны.

— Подготовь себя, — приказал он и, отстранившись, начал раздеваться сам. Взгляд его был прикован к Кадану, а тот встал на четвереньки и, пропустив руку между чуть разведенных ног, принялся проникать в себя.

Льеф облизнулся — возбуждение стало таким сильным, что он почти что уже не мог терпеть. Наконец, обнаженный, он опустился на колени позади Кадана и одним махом вошел в него.

Кадан охнул и подался навстречу, насаживаясь до самых яиц.

Льеф подхватил его под живот и потянул назад, усаживая себе на колени.

Кадан откинул голову назад, Льефу на плечо, и медленно покрутил бедрами, привыкая и силясь почувствовать Льефа сполна.

— Люблю тебя, — прошептал он.

— Я тоже люблю тебя, — Льеф поцеловал его в шею пониже ушка и принялся гладить по животу.

Кадан медленно задвигался, насаживаясь на него, принимая глубоко-глубоко. Иногда он открывал глаза, чтобы поймать взгляд Льефа, и тот всякий раз смотрел на него.

Той ночью они почти не спали. Как и в следующую ночь.

На третий день Льеф приказал Кадану приготовить снаряжение.

Боевой наряд северянина был довольно прост: доспехом Льефу служила жесткая войлочная куртка, обшитая металлическими кольцами и пластинами. Ее дополняли продолговатый щит и меч. Разглядывая все это, Кадан не удержался — взялся за меч и кончиком его на обратной стороне куртки нацарапал руну "Защиты" — а затем быстро вывернул куртку назад, даже перед собой стараясь сделать вид, что ничего не произошло.