Сын
Шрифт:
Гилье сел за стол и очень серьезно сказал:
— Сегодня мне не хочется играть.
Я улыбнулась:
— Ну ладно.
Выждала.
— Можно вас попросить об одной вещи, сеньорита Мария? — сказал он наконец.
— Конечно.
— Просто… — Он сглотнул слюну, посмотрел в окно. — Может быть, вы разрешите мне приходить сюда и репетировать номер для концерта? На большой перемене?
Для меня его просьба стала полной неожиданностью. Но Гилье даже не заметил, что я опешила.
— Я думала, на большой перемене вы репетируете с сеньоритой Соней.
Он ссутулился, наклонил голову набок.
— Да, — сказал он, —
— Понимаю.
Он так и застыл, ссутулившись в ожидании ответа:
— Значит, можно?..
— Конечно. Если хочешь, я поговорю с сеньоритой Кларой, чтобы она разрешила тебе на переменах ходить сюда. Скажу ей, что для этого у нас с тобой… свои причины.
Его глаза засияли, он улыбнулся. Помедлив пару секунд, открыл рюкзак, достал два листа, положил на стол. Медленно придвинул ко мне.
Я взяла их.
— Я нарисовал два рисунка, — сказал он. — На прошлой неделе я не приходил, а значит, с меня два.
Я улыбнулась:
— Спасибо.
Посмотрела на рисунки. На первом было оранжевое пятно на белом, незакрашенном фоне. На втором, посередине, два круга с тем же оранжевым пятном внутри, вверху в ряд — три кружка поменьше.
< image l:href="#"/>Перехватила пристальный взгляд Гилье. Ничего не сказала.
И тогда он потянулся к первому рисунку и сказал:
— Это простыня на моей кровати. Не каждую ночь, иногда. — И тут же, сцепив руки, опустил их между колен, робко улыбнулся. — Просто я иногда… писаюсь.
Я постаралась скрыть удивление. Нашла крайне странным, что ни отец Гилье, ни Соня об этой подробности даже не обмолвились. И снова закрались сомнения: возможно, Гилье рисует лишь свои фантазии, а не реальность? В груди что-то оборвалось, но прежде чем я успела поразмыслить над гипотезой, Гилье указал на второй рисунок.
— А это когда я кладу простыню в стиралку, и она там крутится, рано утром, потому что папа долго спит, до десяти утра или до двенадцати дня, а мама купила сушилку для белья, потому что она англичанка, и поэтому папа ничего не знает.
Я набрала в грудь воздуха. Рука Гилье зависла над вторым рисунком.
— Ну-ну. А это очень часто случается? — спросила я, решив взять быка за рога.
Он задумался.
— Иногда да, а иногда нет.
«Понятно».
— А когда — «да»?
Спустя пару секунд он ответил:
— Когда не могу больше терпеть.
«Логично». Я попробовала подойти с другого фланга:
— Наверно, когда ты спишь и просто не успеваешь проснуться.
Он снова задумался. Покачал головой:
— Нет. Не когда сплю. Когда сплю, этого никогда не случается.
— А-а.
Он опустил взгляд:
— Просто мне иногда хочется в туалет, но папа ведь сидит за компьютером, а мне, чтобы пописать, надо пройти мимо кабинета, а я не хочу, чтобы он меня видел.
— Почему?
— Потому что, если он меня увидит, он поймет, что я его видел.
Этот ответ меня насторожил, но я продолжила, не меняя ни тон, ни ритм:
— Но, Гилье, твой папа там ничего плохого не делает, правда?
— Плохого он не делает.
— Тогда почему же?
Он опустил глаза. И ответил еле
слышно:— Просто много раз бывает так, что он все время плачет.
Я вообразила отца Гилье за компьютером, спиной к двери, в позе, в которой его всегда рисует сын.
— Но твой папа сидит спиной к двери, правда?
Гилье кивнул.
— Тогда я кое-чего не понимаю: как же он тебя увидит?
Он промолчал. Смотрел, вжав голову в плечи, явно чувствуя себя неуютно. Я подождала. Часы тикали, отмеряя время ожидания. Припомнилось мужское лицо, нарисованное Гилье несколько недель назад. Лицо на экране компьютера В памяти что то шевельнулось.
— Гилье, с кем папа говорит по компьютеру?
Молчание.
— С твоей мамой?
Молчание.
— С кем-нибудь из друзей?
Ни звука.
— Гилье…
Он поднял голову, медленно оглядел два рисунка, которые мне только что вручил.
— Н-н… Ни с кем. Так я думаю.
Я глубоко вздохнула. Кое-что стало проясняться. И тут сообразила: сидя спиной к двери, Мануэль Антунес может увидеть сына только в одном случае — если сын отразится в мониторе, но для этого нужно, чтобы монитор не светился. Значит, Мануэль видит на мониторе, когда в нем не отражается Гилье… свое же отражение!
Но, значит…
И я вспомнила, что под конец предыдущего сеанса Гилье оставил один вопрос без ответа.
— Гилье, когда мы с тобой виделись в прошлый раз, ты мне собирался рассказать, что лежит в коричневом кожаном альбоме? Помнишь?
Он посмотрел на меня, кивнул.
— Что в этом альбоме, Гилье?
Он пару раз сглотнул слюну, болтая ногами в воздухе.
Поднял глаза к потолку.
И сказал:
— В коричневом кожаном альбоме живет моя мама.
Глава V. Лондон, пропавшие люди и листок под креслом
Мария
«В коричневом кожаном альбоме живет моя мама».
Семь слов — как семь клеточек в игре в «Гусёк». Мы застряли на клетке «Лабиринт» [14] . Вот куда занесло нас с Гилье. Часы на столе показывали 18:50. «У меня всего десять минут, — подумала я. — Что можно сделать за десять минут?» Тут звякнула входная дверь, а затем послышалось знакомое покашливание Мануэля Антунеса.
14
Имеется в виду классический испанский вариант настольной игр «Гусёк». Клетка «Лабиринт» — одна из нежелательных для игрока. Если на нее попасть, придется вернуться по игровому полю вспять либо выйти из игры, пока не выбросишь определенное количество очков на игральных кубиках.
Гилье снова помахал ногами в воздухе, покосился на рисунки. Мы услышали, как его отец, пыхтя, уселся в кресло в приемной, а потом уронил авторучку, выругался сквозь зубы. Снова воцарилась тишина.
Я решила расспросить Гилье дотошно.
— Послушай. Ты, кажется, говорил, что твоя мама живет в Дубае.
Гилье кивнул, покосился на дверь. Из приемной снова донесся кашель.
— И что мама у тебя стюардесса, — добавила я.
— Да.
Я улыбнулась.
— И сеньорита Соня мне сказала, что для начала она поработает там всего несколько месяцев. То есть твоя мама, наверно, вернется очень-очень скоро.