Так говорила женщина
Шрифт:
— Восемь.
— Боже мой! Я тогда бегал в поисках службы, помните? Мне очень нужны были деньги, Викторин.
Женщина услышала в этой фразе мольбу об оправдании и едва заметно улыбнулась.
— Все к лучшему.
Мужчина не ответил. Они молча продолжили путь, но в молчании пульсировало что-то затаенное.
— Где вы были все это время? — настаивал он. — Куда уехали тогда, в тот же час?
— К старшему брату — священнику, в деревню. Моя пештская тетка уехала на отдых, мне тоже пришлось уехать.
— Я тогда был очень болен.
— Знаю.
— Старшая сестра
— Знаю, — выпалила женщина и невольно ускорила шаг, чтобы больше не слышать его слов. Она все знала. Была знакома с худенькой, белокурой дочкой министра, которая, как говорят, просто потребовала себе этого человека. Всем было известно, что вместе с дочкой получишь и должность, да и деньги к ней прилагались. Как возненавидела она тогда это голубоглазое, упрямое создание, чья любовь сносила унижения с терпением рептилии, а она была здесь, красивая, победоносная соперница; и вот та, другая, получила желаемое. Удивительно, что теперь она чувствовала по отношению к конкурентке лишь сестринскую жалость. Теперь та девушка больна и несчастна.
— Ваша жена дома?
— Должна была приехать к полудню.
— Почему вы не с ней?
— У меня здесь дела.
— Правда?
Невероятная досада охватила девушку. Бог знает! Если бы вчера кто-то доложил ей об этой встрече, она бы с бьющимся сердцем подготовилась к ней, как принято готовиться к торжественным мероприятиям. Жизнь ее, впрочем, была пустой и покойной. Нет, непременно нужно было подготовиться. Собраться с духом, нарядиться, хотя бы ночь не поспать, собрать пару спрятанных выцветших писем, сухих цветов, портрет, если он сохранился... Но сейчас она ощущала себя героиней дешевой пьесы после первого действия. Она понимала, что вечер будет испорчен, пройдет неохотно и мрачно, и после него ничего не останется.
Мужчина заговорил вновь. Он был серьезен, на лице вместо обычной насмешливой гримасы проступили черты прежней кротости и доброты.
— Викши, у меня к вам один вопрос — вы должны ответить. Очень прошу, молю, скажите, что вы думали обо мне, когда узнали новость о моей женитьбе? Без прикрас, без обиняков, скажите прямо.
Женщина почувствовала: этого-то ей и не хватало. На мгновение вспыхнули серые, глубокие глаза, и по фарфорово-бледным, как у мадонны, чертам промелькнула тень коварства.
— Много чего думала, — искренне сказала она. — Честно говоря, иного я и не ожидала. Вы были аристократом гордой бедности, упрямым поклонником и неистовым импрессионистом, вечно капризным, бездомным рыцарем справедливости...
— Все так! И питался я духом святым.
— Так все и должно было случиться, меня все это ничуть не удивило. Сестра ваша, однако, могла бы быть повежливее и перестать на меня наговаривать.
— Викторин! Клянусь, я ничего не знал об этом. Когда твой старший брат рассказал мне, я готов был провалиться сквозь землю. Но я был тогда в отчаянной ситуации.
— Как вы позволяете так себе говорить! — воскликнула женщина, сделав ударение на вежливом обращении.
— Вы правы.
Прошу прощения.— Не стоит винить судьбу. Слухи не причинили мне вреда, как видите, я вышла замуж.
— Да, а как это случилось, Викши? Никогда не думал...
— Очень просто. Тем летом я остановилась у дядюшки-священника, и вокруг меня вились секретарь нотариуса, судья и аптекарь. Но я не только поэтому вышла за аптекаря. Не из-за двух других, он отличался от всех остальных.
— В Пеште многие ухаживали за вами на журфиксах у тетки.
— Никто из них не попросил моей руки. В то время я вела себя очень эксцентрично. Но в деревне вновь стала приличной девушкой, и мужу со мной, можно сказать, повезло. Сын у меня настоящий красавец, ему два года уже, самый милый возраст.
Женщина со странной, нервной настойчивостью вновь и вновь говорила про сына. Словно в попытке обезопасить себя, она говорила только о ребенке и стремилась выглядеть степенной и простой провинциальной дамой.
Получалось неважно.
— Знаете, Викши, о чем я думаю, — перебил мужчина, до этого слушавший собеседницу совершенно рассеянно. — Я вспоминаю квартиру вашей тетки. Как сейчас вижу маленький зеленый диван, швейную машинку в эркере, где впервые, помните... Я так любил ту комнату, не гостиную, а именно ту каморку, пахнущую яблочной кожурой, где тикали настенные часы. Стол на витых ножках все твердил: «Вам готовлю угощенье!» — словно в сказке, старинные севрские чашки смеялись и кивали в буфете. Как бы хотелось еще раз заглянуть туда, да-да, зайдем туда, прямо сейчас.
Было в его голосе что-то из прошлого, и женщина на секунду закрыла глаза в предательском, весеннем упоении.
— Господи, боже! — прошептала она, — вот так, совершенно случайно, — и ее бледная кожа на мгновение стала еще прозрачнее.
Они направились по привычному маршруту и в исступлении, не осознавая, что делают, прошли по нему до конца. На берегу Дуная налетел порыв ветра.
— Поднимите воротник, Викши.
Женщина покорно укуталась в мягкий мех и улыбнулась. И они еще долго шли вместе, как раньше.
Лишь дойдя до тихой, фешенебельной улочки в центре города, до узкого проулка, где жила тетка, оба вдруг взглянули друг на друга удивленно и испуганно.
Квартира тетки, пять окон на втором этаже утопают в огнях, свет трамвая отразился от открытой балконной двери и осветил каменные перила. Сверху доносились звуки фортепиано, за дрожащими занавесками виднелись стройные тени.
— Ваша тетка все еще устраивает приемы?
— Подросли четыре младшие сестры, — шепотом объяснила женщина.
В печальном молчании добрели до ворот. Мужчина с беспокойством в голосе спросил:
— Мы же не будем подниматься?
Они стояли на пороге, и женщиной овладела трезвое спокойствие.
— Я поднимусь, Габор, но вам туда нельзя. Знаю, в таком виде вы бы не пошли, но не приходите, даже если переоденетесь. Совсем забыла сказать, тетушка поменяла всю мебель, из комнатки, где когда-то пахло яблоками, сделали еще одну гостиную. Для девушек. У сестер есть очень богатые подруги. Да и вообще тетушка очень изменилась, я изменилась, вы тоже. Так будет лучше...