Так говорила женщина

Она не сразу заметила, как женщина заплакала, — поначалу тихо, слегка подрагивая, затем с долгими, нутряными громкими всхлипами. Девушка не стала ее останавливать. Она тихо, со вздохом облегчения встала и прошлась пару раз по комнате. Затем остановилась перед Хедвиг:

— Или вот еще что можно попробовать. Хоть и поздно уже, но вдруг тебе станет покойнее, если мы кое-что предпримем. Я отправлюсь к нему в санаторий вместе с бабушкой. Там ее помнят, знают, что мы с ней близкие родственники, меня пустят. Знаю, что большую часть времени он в сознании, — я поговорю с ним. Передам: пусть только выздоравливает, а там уже все будет так, как он захочет, ты разведешься, выйдешь за него, пусть только пойдет на поправку. Врачи ведь не раз уже ошибались, и кто знает, не обратит ли сильное душевное потрясение его ситуацию к лучшему. Навредить уж точно не навредит — я поеду.

Женщина застыла в оцепенении. Она уже подняла капюшон пелерины, и резкие, четкие тени от темных мехов подчеркивали ее бледное, интересное лицо, слегка округленные глаза, изящный белый подбородок. Потребовалось некоторое время, прежде чем до нее полностью дошел смысл сказанного, но в следующую минуту она ужаснулась и с нервным содроганием потянулась к щеколде, как будто хотела остановить Терезу.

— Не надо — Тери — не хочу. Прямо сейчас, вот так внезапно? Нельзя! Это ничем не поможет — ведь он умрет, спасения нет, — и эта затея все равно провалится. Даже выздоровей он — мне не быть счастливой — я буду тосковать из-за детей — а сколько будет пересудов! И еще его семья! Если бы он вылечился, я готова была бы страдать и дальше — ведь уже, пожалуй, не так долго и осталось. Но все-таки не езди, — я боюсь — вдруг ему от волнения станет только хуже! Нет, так нельзя!

Нервно дрожа, как в горячке, она скользнула в элегантную накидку на шелковой подкладке; слезы на заплаканных глазах уже высохли, но губы еще подрагивали. В дверях она обернулась, слегка отклонившись назад, и тихонько, почти что самой себе или кому-то, кто сейчас был очень далеко, прошептала умоляюще, примирительно, обнадеживающе и с сомнением:

— В общем — я подумаю об этом завтра. Может, хорошо будет и так, как ты предложила, Тери. Завтра.

Так говорила женщина...

Перевод Ксении Лобановой

Я хочу уехать. Нет, ты не понимаешь. Всегда куда-то ехать.

А куда? Господи, не знаю и не хочу знать. Но только не туда, куда бы ты меня увез. Неважно, забудь! Пока принесут чемоданы, пока ты составишь план, рассчитаешь бюджет, я уже перехочу. Соседи и слуги начнут обсуждать... Нет, так, как хочу я, никогда не случится. Правда, никогда.

Но если бы я однажды решила отправиться в путешествие — как есть, без всего, через десять минут быть на вокзале, без багажа и долгих прощаний, и чтобы никто не спрашивал зачем, почему. И пусть бы поезд вез меня и вез, а я бы и не знала, где окажусь. Расправила бы легкие крылья, стала свободной, сильной и точно знала, что мне нужно делать.

Может, отправиться в большой город? Бежать по широким, светлым улицам, мокрому асфальту, вдыхая влажный, дурманящий воздух. Наступает вечер. В безумно-желтом свете изогнутых фонарей всплывают незнакомые лица и исчезают во тьме, словно тени. Нищие, газетчики, носильщики, запах каштанов, большие яркие театры и шумная жизнь, полная надежд, — вот чего я хочу. Хочу быть каплей в огромной волне, подниматься, падать и снова подниматься из глубин на самый верх, отражая свет.

Театры, аплодисменты. В полусне часто слышу, как вокруг меня поднимаются, бушуют и снова замирают тысячи, сотни тысяч голосов. Торжество успеха. Не знаю, но мне иногда снится, будто я стою среди них в свете миллиона софитов, блестящая, прекрасная, опьяненная. И взгляды ликующей толпы проходят сквозь меня и обрушиваются, как дождь из нежных и мягких стрел. Я вдыхаю аромат восторга и начинаю расти, становлюсь все выше и выше.

Или поехать к морю? Затеряться на солнечных, экзотических островах с причудливыми мраморными дворцами, что хитро улыбаются из-за оливковых деревьев. Где небо всегда голубое и чистое. А может, увидеть бурные, мутные северные воды, на берегах которых виднеется храм Бальдра, и сокол парит над ладным кораблем Фритьофа. Вот бы стать белоснежной принцессой и лить слезы, пока вдали не раздастся песнь давно забытого седовласого Браги. И чтобы свирепый ветер без устали дул мне в лицо.

Или в горы? Посмотреть на чистый снег, пока он еще не растаял. Интересно, о чем молчат заброшенные летние домики, замерзшие воды и одинокие, тихие парки? О чем мечтают ничем не потревоженные покрытые елями горные склоны? Чем живут деревни и крестьяне, невидимые для мира? Я хочу туда, где никто никогда не бывал, заглянуть во все тайные уголки.

Ты не прав. Я хочу не просто любви, а новой любви. Иногда я задумываюсь об этом, представляю нежные поцелуи, легкие мгновения и тихое, тайное венчание. Свадебные подушки — когда-нибудь они же будут лежать в гробу. Я уже вижу трагический исход этой любви, удушающе печальной, совершенно незабываемой, мечтательно короткой и предельно ясной. Но есть ли там, снаружи, на свободе волшебные люди?

Людей — незнакомых мне — там предостаточно, но я хочу и дальше видеть в них незнакомцев. Им нет дела до меня, да и я не хочу их знать. Они просто встречаются на моем пути, и никто не знает, кто они и куда торопятся в поздний час. Но в этой суетливой толпе они решают важные и сложные вопросы. Именно от этих людей зависит благополучие мира: хлеб, жизнь, машины, рождение и смерть, земля и звезды. Я имею в виду эту особую спешку, жизнь, в которой каждое слово, каждое движение обладает роковым смыслом.

К этому моменту я устану и закрою глаза. Вот бы снова найти то большое зеленое озеро с водорослями. Я бывала там раньше. Сосны на высоких горных склонах отражаются в неподвижной, гладкой воде. Маленькая лодка тихо плывет по волнам и уносит меня далеко-далеко, туда, где в мертвой тишине ольховые деревья склоняют ветви в прибрежную воду. Со дна молча и угрюмо поднимаются цепкие водяные хвощи, и среди них, на поверхности воды, плавает противная желто-зеленая ряска. Потом наступили сумерки, стало пасмурно, небо заволокло тучами. На лесистом склоне уже виднелись алые пятна заката. Над водорослями жужжали миллионы комаров, а между ними беспокойно летали ласточки, кончики их острых крыльев иногда касались воды. Кто-то за моей спиной управлялся с веслом и рассказывал о последних жертвах озера: утром, в день Вознесения, две девушки из соседней деревни пришли на озеро в белых платьях, чтобы предать душу Господу. Опознали их по свидетельствам об исповеди. Поначалу у меня защемило сердце, меня охватил страх, а потом я подумала: какая разница! И с этой минуты ощутила такое спокойствие, такое бесконечное и полное умиротворение, какого никогда в жизни до этого не испытывала. Хорошо бы еще разок так отдохнуть.

Куда дальше? Дальше я мирно покину убежище смерти и снова отправлюсь в путь. Вот бы снова стать хозяйкой жизни, выманить ее из неподвижных камней и расщелин, из покрытых мхом ран матери-земли. Помнишь? Кажется, ты был тогда со мной. Луна уже взошла, и мы с тобой оказались на какой-то дороге, неподалеку извивался ручей. Там были деревянные каналы для воды. Они удерживали воду высоко над руслом реки, а затем спускали ее, чтобы запустить мельницу. Светила луна. Наверху, между балок росла спутанная, тонкая горная трава. Сквозь нее и сквозь щели старых замшелых досок с огромной скоростью струилась сверкающая вода и омывала горные склоны. Там рос великолепный зеленый мох, а в русле реки распускались огромные пышные листья, сквозь которые проникал лунный свет. Я заткнула уши и встала у перегородки. Нескончаемый поток превращался в музыку, тонкий, изящный, мелодичный звук, и тут я увидела.

Увидела, как лунный свет озарил горный склон, и в немой тишине явились стройные девушки и стали тихо приветствовать друг друга: «Добрый вечер, добрый вечер!» Они не были похожи ни на обычных бледных призраков в длинных одеяниях, ни на женщин со спутанными волосами, один только взгляд которых из-под белой вуали несет смертельную опасность. Эти будто наполовину вымышлены, в них есть удивительно красивая и в то же время пугающая правильность, но в чем именно, сказать невозможно. Они мне показались довольно изящными. Темп их шагов бесконечно точен, когда они тихо и медленно приближаются к арке в скале. Там они безмолвно останавливаются, встают в круг и поворачиваются лицами к узкой пещере. Похожие на летучих мышей, трепещущие, странные монстры уже приближаются к ним, с раболепным усилием устремляясь вниз по крошечным отверстиям в стене. И вот появляется другой, самый крупный, который сидел над входом в пещеру. Я вижу его движения, как он спускается, расправляет крылья, сжимает жилистые перепонки и ползет вниз под арку. О, как ясно я это помню! Они все там, злые духи отравленных человеческой рукой гор, новорожденные чудеса природы. Они неподвижно ждут, в то время как роса стекает с древнего горного мха. Ждут. Может, из узких, темных и тайных глубин пещеры явится великий дух, прародитель гор, которого никогда не видел ни один человек, перед чьим взглядом они все трепещут. Я увидела или, скорее, почувствовала, что среди них были те две девушки.

Не смейся! Естественно, ты ничего не видел, эти чудеса происходили у меня в душе. Только я могла видеть и слышать то, чего не мог никто другой, а теперь я потеряла и это. Но я еще могу все вернуть, нужно лишь снова выучить язык тайн, снова встать перед воротами и заглянуть внутрь... А тогда, может, я бы увидела духа гор, если бы ты вдруг не окликнул меня. Потому что проголодался.

А помнишь, как мы проезжали через деревню лунной ночью? Народ праздновал свадьбу, они тихо прошли мимо нашего экипажа и о чем-то шептались. Возможно, это были состоятельные крестьяне, невеста была стройной, в белых туфельках, с длинной вуалью. Она легко шла по пыльной дороге и улыбалась, все улыбались. Куда они идут? — подумала я, — может, их манят неизвестные искаженные страхи, удушливые будни или залитые лунным светом тайны? Знаешь, я хотела бы еще раз заглянуть в эти таинственные глубины, трепетно рассматривать скрытый вуалью Божий образ, и лучше мне не знать, что за завесой ничего нет.