Так велела царица

Смхъ за столомъ усилился. Красавица-двушка упала прямо на столъ своей золотистой головкой и громко хохотала, глядя на эту сцену.

Неизвстно, чмъ-бы окончилось все, если бы вниманіе присутствовавшихъ не было отвлечено новымъ, неожиданнымъ происшествіемъ.

XIV.

ВЪ то время, какъ лакеи обносили обдавшихъ второю очередью, состоящею изъ жареныхъ лебедей и прочей птицы, передъ блестящимъ, залитымъ въ золото оберъ-гофмейстеромъ появился трепещущій отъ страха старый камердинеръ.

— Гд-же любимое блюдо ея величества? — грозно насупившись, спросилъ гофмейстеръ старика, постукивая объ полъ своимъ гофмаршальскимъ жезломъ.

— Ваше сіятельство… виноватъ… случилось несчастье, ваше сіятельство… Я уронилъ блюдо съ кушаньемъ! Простите, ваше сіятельство, виноватъ, — ни живъ, ни мертвъ, лепеталъ камердинеръ, едва держась на ногахъ и трясясь всмъ тломъ.

— Что! Это еще что за выдумка! Уронилъ блюдо! Любимое кушанье государыни! — сурово произнесъ гофмейстеръ. — Это непростительная оплошность съ твоей стороны. Это цлое преступленіе! И ты будешь строго наказанъ за него. Знай, что тебя завтра-же отршатъ отъ должности и тогда ты поймешь, что значитъ небрежно обращаться съ кушаньями, изготовленными для ея императорскаго величества!

И сказавъ это тихимъ, но строгимъ голосомъ, гофмейстеръ отвернулся.

Несчастный камердинеръ затрясся всмъ тломъ. Онъ хотлъ просить о помилованіи — и не могъ, хотлъ вымолвить слово, — но языкъ не повиновался ему, губы тряслись, какъ въ лихорадк.

А кругомъ было веселье, раздавалась веселая болтовня, звенлъ смхъ, сыпались шутки. Никто, казалось, не обращалъ вниманія на эту сцену.

Но это только такъ казалось.

Два блестящіе черные глаза такъ и впивались поочередно то въ лицо блестящаго оберъ-гофмейстера, то въ блдное лицо камердинера.

И вдругъ Мартынъ вскочилъ со своего мста, обжалъ столъ и, очутившись лицомъ къ лицу съ гофмейстеромъ и несчастнымъ камердинеромъ, заговорилъ взволнованно и громко:

— Онъ не виноватъ! Ей-ей же, не виноватъ нисколько!.. Милостивый господинъ, выслушайте меня!.. Въ горниц мы съ братомъ увидли чорта. Ну, какъ есть чорта, только-что безъ рогъ и безъ хвоста, и кинулись бжать отъ него. Чортъ-же далъ мн хорошаго тумака… ну, и извстное дло, напугалъ меня до полусмерти. Мы тогда подрали вонъ изъ горницы, а тутъ, какъ на грхъ, на порог встртился этотъ, — и Мартынъ безъ церемоніи ткнулъ пальцемъ въ грудь несчастнаго камердинера, — съ блюдомъ… ну, и того… Блюдо-то кувыркомъ… на полъ… плюхъ! И кушанье тоже… Паръ только валитъ… Мы съ Ваней не дураки тоже, вкусъ понимаемъ, и того… пообчистили малость. Ужъ больно вкусно было!.. Хвать да хвать кусокъ за кускомъ, глядь, ничего и не осталось… Все здорово обчистили… а какъ — и не замтили далее… Виноватъ-то, значитъ, я, а онъ, слуга то-есть, нисколько… Ужъ если кого наказывать, то меня наказывайте, сударь, а его помилуйте… Я его толкнулъ, блюдо изъ рукъ выбилъ и сълъ кушанье… потому, не пропадать-же ему въ самомъ дл?!..

Лицо Мартына приняло такое сконфуженное и простодушное выраженіе, что нельзя было не разсмяться, глядя на него.

Полная темноглазая дама, съ любопытствомъ слдившая за всей этой сценой, громко, весело разсмялась. Слдомъ за нею разсмялись и вс присутствующіе. Особенно гулко зазвенлъ серебристыми перекатами молодой, веселый голосокъ красавицы-двушки, назвавшей себя Лизой.

И самъ Мартынъ весело расхохотался. Ему живо представилась та минута, когда они лежали съ братомъ на полу возл дымящагося кушанья и, точно собачки, уплетали его за об щеки, такъ, прямо съ полу.

— А царицу вы такъ и наказали безъ жаркого? — произнесла полная дама, все еще не переставая смяться.

— Не мы, а я одинъ, такъ какъ только я виноватъ въ этомъ! — вскричалъ Мартынъ, смло поблескивая своими красивыми глазами, — Ей-Богу-же, я одинъ… Пускай такъ и передадутъ цариц… У васъ доброе, хорошее лицо, сударыня, — неожиданно произнесъ онъ, обращаясь къ полной темноглазой дам,—и врно сердце у васъ доброе. Попросите-же государыню за несчастнаго слугу, чтобы она его не наказывала. Пусть меня одного накажутъ… Я одинъ во всемъ виноватъ… А братъ Ваня тоже нисколько не виноватъ! Онъ былъ со мною только, а блюдо не толкалъ… Ей-Богу! Попросите за бднаго слугу, сударыня!

— А ты думаешь, что недобрая царица проститъ его?.. — спросила, пристально глядя въ лицо мальчика, темноглазая женщина и чуть-чуть улыбнулась.

— Мн кажется, что… что она проститъ, — отвчалъ Мартынъ, задумавшись на минуту. — Неужто она такая сердитая и строгая? — произнесъ онъ серьезнымъ и недтскимъ тономъ. — Можетъ быть, у этого человка есть дти, и царица наврное не захочетъ погубить несчастныхъ дтей бднаго слуги, который провинился передъ пей не по своей вин?

И умные, черные глазки мальчика впились въ лицо полной темноглазой женщины.

— Ты правъ, мой мальчикъ! — произнесла та ласковымъ, кроткимъ голосомъ. — Царица дйствительно добрая и она докажетъ теб это.

И, обратившись къ камердинеру, она добавила громко:

— Будь спокоенъ, старина, я прощаю тебя.

Камердинеръ выпрямился, словно выросъ, и, въ одну минуту очутившись у ногъ темноглазой женщины, произнесъ, рыдая:

— Ваше императорское величество! Сохрани васъ Господь! Подай вамъ за вашу доброту, матушка-государыня! Награди васъ Богъ, царица!

Мартынъ вздрогнулъ, въ свою очередь насторожился и во вс глаза уставился на красивую даму, находившуюся въ двухъ шагахъ передъ нимъ.

И вдругъ по лицу его пробжала нершительная, растерянная улыбка.

— Значитъ, вы и есть царица, сударыня? — прошепталъ онъ, весь подавленный неожиданностью.

— Да, та недобрая царица, которая взяла отъ васъ отца, мои милыя дти, и которая возвратитъ вамъ его снова! — произнесъ въ отвтъ милый, ласковый голосъ.

— Что? — воскликнулъ Мартынъ не своимъ голосомъ. — Значитъ, нашъ батюшка живъ! Значитъ, не погубили его?!

Вмсто отвта полная дама громко ударила въ ладоши и, обращаясь къ подбжавшему лакею, сказала:

— Пригласите сюда графа Карла Скавронскаго.

Лакей низко поклонился и направился въ другую комнату. Спустя нсколько минутъ, двери широко распахнулись, и высокій человкъ въ богатомъ, расшитомъ золотомъ, камзол, со шпагой и синей лентой на груди, вошелъ скорой походкой въ горницу.

— Батюшка! — вскричалъ Мартынъ, пристально взглянувъ на вошедшаго, и со всхъ ногъ кинулся ему навстрчу.

— Дти мои дорогія, жена! Вы здсь! О, какъ я счастливъ! — воскликнулъ высокій человкъ.

— Карлъ, мужъ мой!.. — послышался отчаянный возгласъ Маріи Скавронской.

И въ ту-же минуту Карлъ Скавронскій прижалъ къ груди жену и обоихъ сыновей, бросившихся въ его объятья.

Восклицанія, слезы, радостные крики, поцлуи — все смшалось, слилось въ одинъ сплошной радостный гулъ.

Со слезами на глазахъ слдили присутствующіе за этой сценой трогательной встрчи отца со своими сыновьями посл долгой разлуки.