Таких не берут в космонавты. Часть 1

— Спасибо, Алёша, — сказала Клубничкина. — Ребята, вы просто так сюда пришли, или что-то отмечаете? Мы с Галиной заглянули сюда погреться. На улице сегодня холодно. Подумали…

Клубничкина говорила неторопливо, будто зачитывала реплики из сценария. Смотрела мне в лицо, улыбалась. Света и её подруга (по имени Галина, как я понял из Светиных слов) разместились за столом между мной и Алексеем, лицом к недовольно насупившейся Иришке. Клубничкина уселась рядом со мной — черноволосая Галина расположилась ближе к Черепанову. Смотрели они только на меня, будто бы мы сидели за столом втроём. Клубничкина говорила красивые фразы, не отягощённые глубоким смыслом. Демонстрировала мне своё лицо то анфас, то в профиль. Светино колено будто бы невзначай прикоснулось под столом к моей ноге.

Монолог Клубничкиной прервала официантка. Она сунула Светлане в руки лист меню, выжидающе замерла с блокнотом в руках. Под её пристальным взглядом Клубничкина сделала заказ. Заговорила и её подруга, до этого момента остававшаяся безмолвной. Обе школьницы заказали мороженое с шоколадным сиропом. «Бесплатную» улыбку от работницы советского общепита они не получили. Зато эту улыбку официантка подарила мне, когда я поднял на женщину глаза. Я заказал мороженое для своей двоюродной сестры и для раскрасневшегося Черепанова. Себе я попросил горячий чай (всё ещё не согрелся после прогулки по улице).

— … Мы с Галей будем учиться в Москве, — вещала Клубничкина. — Уже решили, что в нашем Кировозаводсом университете нам делать нечего. Правда, ещё не определились, куда именно пойдём…

Светлана меня порадовала тем, что не задавала вопросы. Да и её голос звучал приятно. Под рассказы Клубничкиной я всё же доел приправленный майонезом салат. Кивал в такт Светиным словам головой, накалывал на зубцы вилки окружавшие сосиску зелёные горошины. Светино колено будто бы прилипло к моей ноге. Пальцы Клубничкиной то и дело прикасались к моей руке: к левой — не мешали моей охоте на зелёный горох. Мороженое с тёртым шоколадом слегка отвлекло Иришку от прожигания недовольным взглядом лица Клубничкиной. А вот Черепанова оно от любования на Светлану не отвлекло: Алексей его будто и не заметил.

— … Я не знаю, хочу ли я учиться в МГУ, — говорила Клубничкина. — Мама, конечно, уговаривает пойти туда. Но я всё больше думаю о Государственном институте театрального искусства. Все говорят, что у меня талант…

Я покончил с уничтожением горошин, допил сок. Посматривал, как Иришка уплетала мороженое. Полюбовался застывшим на лице Черепанова глуповато-радостным выражением. Сбросил со своей руки холодные пальцы Клубничкиной, придвинул к себе лимонад. Посмотрел в панорамные окна, за которыми ветер то и дело осыпал с крыши шлейф из снежинок. Взглянул на заполнивших зал кафе советских граждан. Вспомнил, что в «прошлый раз» по возвращении из Кировозаводска в Москве я тоже засиживался в залах кафе и ресторанов. Но то были иные заведения. Там звучал джаз, по воздуху (подобно облакам) проплывал густой табачный дым.

— … Кино меня не привлекает, — сообщила Светлана. — Все эти бесконечные дубли — скукота. Моё призвание — это театр. Я вижу себя исключительно на сцене, лицом к лицу со зрителями. Думаю, Вася, ты меня понимаешь…

— Разумеется.

Я понял руку, щёлкнул пальцем — привлёк к себе внимание Черепанова.

Алексей взглянул на меня, растерянно моргнул.

— Лёша, мороженое тает.

Я указал ему на креманку с мороженым. Алексей нашёл её взглядом — будто бы только что впервые её увидел. Он придвинул креманку к себе, ковырнул в ней ложкой.

— … Любовь зрителей, это всё, в чём нуждается настоящая актриса… — говорила Клубничкина.

Она не спускала с меня глаз, кончиками пальцев охотилась за моей рукой. Ни черноволосая Галина, ни разомлевший при появлении Светы Черепанов, ни чуть охладившая мороженым своё недовольство Иришка в разговоре не участвовали. Клубничкина толкала речь — я временами поддерживал её короткими репликами. Салаты и сосиски уютно улеглись у меня в желудке. Я допил сок, приступил к поглощению глазированной булки. Запивал её тёплым лимонадом. Чувствовал: сытость и монотонный голос Клубничкиной навевали сонливость. Взгляд Светиных зелёных глаз меня не тревожил — меня всё больше беспокоил заполнившийся мочевой пузырь.

Я пробежался взглядом по залу — табличек с буквами «М» и «Ж» на стенах не заметил. Обратился за подсказкой к двоюродной сестре: поинтересовался у неё наличием в кафе уборной. Лукина испачканной мороженым и шоколадом десертной ложкой указала мне в направлении входа в кафе и гардероба. Я кивнул. Заметил, что Света Клубничкина взяла паузу в монологе. Она будто прикидывала, какое отношение заданный мною Иришке вопрос имел к её рассказу о «вечном в искусстве», «поисках вдохновения», «предназначении» и «цели в жизни». Я отлепил своё бедро от Светиного колена, выбрался из-за стола.

— Я с тобой! — известил меня Черепанов, тоже налегавший сегодня на лимонад.

* * *

На выходе из туалета я столкнулся с Тюляевым.

Грозно щуривший глаза Геннадий преградил мне дорогу в зал кафе. Поверх его плеч на меня хмуро смотрели братья Ермолаевы. У меня за спиной недовольно засопел Черепанов.

— Поговорим? — спросил Гена.

Он выставил вперёд руку: с открытой ладонью. Но не прикоснулся к моей груди. Сверлил моё лицо взглядом.

Жидкие чёрные усы на его верхней губе изогнулись дугой.

— О чём? — спросил я.

Почувствовал, что от Геннадия пахло одеколоном. Уловил древесно-мускусные нюансы аромата, запах хвои.

— Ты знаешь, о чём, — заявил Тюляев. — Москвич, не прикидывайся дураком. О Светке.

У меня за спиной кашлянул Черепанов.

Я кивнул.

— Ладно. Давай. Поговорим.

Попятился обратно в помещение уборной.

Тюляев и Ермолаевы вошли туда вслед за мной, прикрыли дверь.

— Говори, — сказал я. — Слушаю тебя внимательно.

Остановился около ближайшей к выходу раковины. Посмотрел Тюляеву в глаза.

На мгновение мне почудилось, что я беседовал сейчас со своим старшим сыном. Тот тоже в подростковом возрасте на меня временами посматривал вот так же: с вызовом и с плохо скрытой обидой во взгляде.

Геннадий указал на меня пальцем. Но не прикоснулся ко мне и сейчас.

— Не лезь к Светке! — сказал он. — Ты слышишь меня, Пиняев?

Я снова кивнул.

Ответил:

— Слышу. Слышу, но не понимаю.

Я пожал плечами. Рассматривал карие глаза Тюляева.

Геннадий поднял руку выше — теперь кончик его чуть изогнутого указательного пальца смотрел на мой подбородок.

— Не лезь к Светке, — повторил Гена.

Я не сдержал улыбку: уж очень точно Тюляев изобразил моего вспыльчивого сынишку.

Покачал головой и сказал:

— Поясни, Гена. Не понимаю.

Тюляев поиграл желваками на скулах.

— Что тебе не понятно, московский мальчик? — спросил он.

— Выясняю значение термина «лезть». Что ты имел в виду?

Геннадий спросил:

— Самый умный, да?

— Поумнее многих, — согласился я. — Но чужие мысли не читаю. Поэтому и переспрашиваю. Подозреваю, что мы с тобой, Гена, по-разному трактуем слово «лезть». Ни под юбку, ни за пазуху я к Клубничкиной руки не совал. Во всяком случае, пока.