Талант есть чудо неслучайное

один за столиком, попыхивал трубкой и насмешливо наблюдал, как, несмотря на оче-

редь у дверей, никто не решался подсесть к нему за столик. Теперь мы уже не

подбрасывали союзников в воздух. Казалось, что самого воздуха не было. Как это

странно вспоминать сейчас, когда молодые американцы с бахромой на джинсах и с

гитарами стали неотъемлемой частью пейзажа Москвы; когда совсем недавно я пил

водку в золотоискательском городе Алдан с представителем американской компании,

инструктирующим сибирских рабочих, как управлять катерпиллерами; когда

тысячи москвичей слушают во Дворце спорта американский джаз или музыку Бриттена

в Консерватории, а тысячи ньюйоркцев приходят в Мэдисон Сквер Гар-ден, в Фелт

Форум послушать русского поэта. Нужно быть слепцом, чтобы не понимать того, что

мы живем в новую эру. Разве это не новая эра, когда все человечество следит у своих

телевизоров, как медленно сближаются где-то в космосе руки людей, принадлежащих к

разным народам, разным политическим системам,— но все-таки руки, сумевшие

пробиться друг к другу сквозь железный занавес политического расизма?

ОСКОЛКИ ЖЕЛЕЗНОГО ЗАНАВЕСА В ГЛАЗАХ

Я горд тем, что именно наша страна прорвала железный занавес. Переломный

момент наступил, когда Москва распахнула свои двери десяткам тысяч молодых

иностранцев, съехавшимся на Всемирный фестиваль молодежи,— в один день в

Москве оказалось столько иностранцев, сколько не было примерно за двадцать пять

211

предшествующих лет. Однако осколки железного занавеса крепко застряли в глазах

некоторых людей. Идеологические капитаны-крабы продолжали царапать своими

клешнями дно корабля истории. В 1960 году на фестивале в Хельсинки я впервые

лицом к лицу столкнулся с политическим расизмом в действии, когда фашиствующие

молодчики пытались разгромить советский клуб. Помню одну нашу балерину, еще

девочку,— во время концерта под антикоммунистические выкрики ее забросали

камнями и пустыми бутылками, повредив ногу. Худенькие плечи балерины вздрагивали

— она плакала и растерянно спрашивала: «За что?» В Нью-Йорке в офисе покойного

Сола Юрока — импресарио, организовавшего концерты советских артистов, была

подложена бомба, и в результате взрыва погибла ни в чем не повинная секретарша

Айрис Кунис. Этот политический расизм я почувствовал и на себе, когда, едва я только

начал читать лирическое стихотворение о любви «Краденые яблоки» в Сан-Поле, штат

Миннеаполис, меня сбили с ног, сбросили со сцены и стали бить ногами. Во время

вручения мне профессорской мантии в Квинс-колледже улюлюкающие хулиганы

разорвали ее в клочья. Когда я приехал в Гонконг, одна из местных газет написала, что я

прибыл сюда с секретной миссией переговоров с тайваньскими представителями на

предмет установления в Тайване ракет, направленных против континентального Китая

(!). В Австралии было совершено нападение на Андрея Вознесенского, которого по-

братски защитили американские поэты Фер-лингетти и Гинсберг. Так же по-братски

меня защищали своими крепкими кулаками американские слушатели, и снова

возникало счастливое чувство второго фронта. Но разве хотя бы один артист или поэт,

приезжая с Запада, испытывал у нас, в Советском Союзе, атаки на его искусство? Разве

кто-нибудь потрясал антиамериканскими лозунгами и швырял сероводородные бомбы

во время выступления Роберта Фроста в кафе «Аэлита» перед московской молодежью?

Разве Дюка Эллингтона терроризировали политическими провокациями на сценах

Москвы?

Помните, что говорил боцман на Филиппинах: «Когда мы нажимаем кнопки, мы не

видим лиц». Культура— это лицо наций, и мы должны видеть лица друг

401

друга и знать их так, чтобы создалась моральная невозможность нажимать кнопки.

Но для того, чтобы видеть, нужно вынуть осколки железного занавеса из глаз.

КАК ИХ ВЫНУТЬ?

Человечество запуталось в политических терминах, смешивая их с моральными.

Антикоммунизм породил циничную фразу: «Только мертвый коммунист хорошо

пахнет». Называть человека врагом человечества только потому, что он коммунист или

некоммунист,— фальшивое обвинение. Если бы на одном мосту стояли коммунист и

нскоммунист и увидели бы тонущего в реке ребенка, то лучшим из них был бы тот, кто

прыгнул бы в реку. А если бы они сделали это оба, то их духовное единство в этот миг

было бы выше их политических разногласий. Все мы дети человечества, но и человече-

ство наш ребенок. Этого ребенка надо спасти, потому что он в опасности. На Аляске я

встретил падре Спо-леттнни, священника крошечной деревянной церкви в

эскимосском поселке. Представление о иезуитах у меня всегда связывалось с

таинственными заговорами, с перстнями, наполненными ядом, с капюшонами и кин-

жалами. Все свои деньги падре отдавал на сельскую библиотеку, стараясь дать

эскимосским детям хотя бы минимальное образование. Падре энергично боролся за

права эскимосов, против хищнического истребления животных Аляски, был как родной

в эскимосских «иглу», и эскимосы называли его отцом без какого-либо религиозного

раболепия, а просто по-человечески. Он совсем не был похож на иезуита в переносном

смысле этого слова. Тогда я подумал: а так ли важно, как себя человек называет? Ведь

можно называть себя христианином, а быть на самом деле фарисеем-инквизитором?

Ведь можно называть себя атеистом, а по своему отношению к ближним быть более